Ему очень сильно хотелось пить, поэтому он собрался с силами и слез с лежака. Лежаком оказалась лавка, накрытая куском грубой ткани.
Вокруг не наблюдалось никого живого и формы своей рядом он не видел. Под лавкой нашлись потрёпанные лапти, которые Аркадий привычно надел.
Эта самая обыденность действия заставила его замереть.
Только сейчас он посмотрел на свои ноги — тонкие и слабые.
Сразу же после этого он поднял руки к лицу и обомлел. Мало того, что он смог поднять обе руки, так они ещё и были не его. Чужие руки, без травм, с загоревшей кожей, будто бы никогда не видевшей плотных рукавов кителя и танкового комбинезона.
Он ощупал собственное лицо и понял, что оно совершенно другое и ощущается как-то иначе. Кожа будто чувствительнее и тоньше. Будто не было никаких старых ранений и ожогов — чистая, как у младенца.
— К-хм… — кашлянул Аркадий и прошёл к печи.
Откуда-то было ожидание, что там есть еда. Но еды там не было — только пустые глиняные горшки с запахом былого нахождения в них пищи.
Повернувшись, он подошёл к настенной полке у печи и проверил кувшины на предмет воды — снова он откуда-то точно знал, что здесь заведено хранить воду.
Но кувшины были пусты.
В избе вообще ничего нет, кроме красного угла с иконами. Даже отцовский сундук куда-то исчез…
«Какой ещё отцовский сундук?» — озадачился Аркадий.
Но размышлять было некогда — ему очень сильно хотелось пить.
Тело будто бы само потащило его на улицу.
Снаружи было жарко, Солнце нещадно пекло, но до колодца тут двести шагов.
Аркадий шёл максимально быстро, то есть настолько быстро, насколько ему хватало сил.
На улице никого не было, что его удивило, но он не стал это обдумывать и быстро опрокинул общественное ведро в жерло колодца.
Приложив недюжинные усилия, он поднял ведро деревянным лебёдочным механизмом, после чего стукнулся зубами в кромку деревянного ведра. Холодная вода полилась по его глотке.
Он пил как в последний раз и при каждом глотке ощущал, что к нему возвращается жизнь.
Чувство голода вода не притупила, но зато исчезла довольно-таки болезненная голодная резь в животе.
Напившись, он вылил воду на землю, после чего вернул ведро на край колодца.
Теперь, когда критическая потребность была удовлетворена, пришло время размышлять.
«Это не я», — подумал он. — «То есть, я, но не я…»
Путаная мысль никак не желала улечься в голове, в которой непрерывно пролетали образы того, что он понимает под собственным «я».
Он вспомнил школу в Казани, эпизоды, в которых Надежда Кузьминична, учительница начальных классов, учила его арифметике и буквам, затем вспомнил церковный приход, в который приходилось идти аж в соседнее село, где отец Афанасий заставлял его зубрить псалтырь…
Эпизоды жизни из старших классов школы чередовались с работой в поле, сбором хвороста и уходом за курицами в курятнике.
Отцы и матери, братья и сёстры, голодные и курсантские годы, первое боевое задание, гибель однокашников, письма соболезнования, розги от отца, падение в крапиву, холод зимы, первое подбитие танка, первая страда, первое ранение — голова начала закипать.
Аркадий осел на утоптанную землю и упёрся спиной в стенку колодца. Шквал воспоминаний не прерывался ни на секунду. Из носа пошла кровь, а из глаз слёзы.
Мать, стремительно угасшая от холеры, последовавший за ним отец. Мать, умершая от рака лёгких, отец, ушедший на фронт добровольцем и пропавший без вести…
Немиров не смог удержать себя в руках и жалобно завыл от переполнявших его эмоций. Плача, он поднялся на ноги и побежал обратно в избу.
Сотни людей, знакомых и друзей, погибших или исчезнувших, десятки односельчан, многие из которых тоже уже умерли.
Старик из кошмара — это дед.
Он умер полгода назад — простудился и сгорел.
Аркадий испытал острое чувство сожаления и вины. Приносил слишком мало хвороста из леса, мало заботился о деде, когда тот болел, не решился пойти в Фёдоровку за лекарем. Послушался отца, запретившего идти, поэтому дед умер.
Умом он понимал, что не виноват, но…
Слёзы текли потоком, горло саднило, а кишки крутило — Аркадий никак не мог взять себя в руки.
Чтобы справиться с собой и шквалом воспоминаний, резких и детальных, ему потребовалось несколько часов.
Никто не пришёл за всё это время, что подтвердило воспоминания о гибели отца, матери и братьев с сёстрами.