— Что, опять развели на корабле клопов?
— Нет-нет, если бы клопов, тогда и беды никакой.
— Что же, Савелий Юрьевич? Или снова болтают про бунт?
— И с бунтарями полный порядок. Все бунтари — люди наши, проверенные, не подведут. Тут другое…
— Савелий Юрьевич, не томите. Вы как красная девица — все вокруг да около. С каких это пор вы стали меня стесняться? Уж говорите, коли пришли.
— Хорошо, Сергей Сергеевич, скажу. В общем, так. На фулете — женщина.
Линейка, как разрывной патрон, грохнула об пол. Фулет качнуло — капитан от неожиданности наступил на тормозную педаль.
— Как… Как вы сказали? Кто?
— Женщина, товарищ капитан. Натурально женского пола. Да вы не волнуйтесь, Сергей Сергеевич. Вон графин, хотите водички?
— Женщина? Вы уверены?
— Так точно, лично проверял. Крылов Анатолий Павлович, лифтер наружного лифта. Он — это она и есть.
— Ничего не понимаю. А медкомиссия? Режимная часть, черт возьми? А Шестаков? Он-то куда смотрел?
— Выходит, смотрел… не туда.
Вдруг до капитана дошло. Он побледнел до восковой белизны, потом покраснел как рак. Подобрав с пола линейку, зачем-то передал ее. замполиту. Тот взял. Неожиданно капитан залился беззвучным, рыбьим каким-то смехом. Пенные пузыри вздувались на его выпяченной губе и лопались, разбрызгивая слюну. Тело билось об стул. При этом глаза капитана были полны печали.
Замполит отступил на шаг и спрятал линейку за спину.
Так же внезапно смех прекратился. В голосе капитана появилась была обида.
— Это что же, Савелий Юрьевич, получается. Теперь на всей трассе только и будет разговоров: Грохотов — бабский капитан. У Грохотова в экипаже бабы.
— Сергей Сергеевич… Ну, Сергей Сергеевич!
— Не успокаивайте. Чего уж теперь успокаивать. И… об этом… об этой… кроме нас, еще кто-нибудь знает?
— Как не знать? Все знают, весь экипаж.
Теперь капитан присвистнул. Сначала тихо, на одной ноте, потом свист побежал волнами, и в нем стала проклевываться мелодия.
«Танец с саблями», — определил про себя замполит.
— Все знают… Кроме меня, капитана. Капитану, значит, знать не положено. Он, значит, так — вроде Володи…
— Сергей Сергеевич, не надо. У вас же сердце. И потом, ну, женщина, что ж тут такого? Не бревно же.
— Вы еще и шутите! Замполит, называется! Правая рука капитана!..
— Сергей Сергеевич, разрешите? Раз уж начато… Она на корабле не одна.
— Сколько же их, Савелий Юрьевич? — К капитану, похоже, вновь возвращалась покинувшая его ирония. — Часом за эти дни нас не брали на абордаж корабли из Анархо-Феминистического Союза?
Замполит иронии даже не слышал. Голос его стал грустен, как только что глаза у капитана. Он сказал, ломая в руках линейку:
— Она не одна, их много. Скажу больше, Сергей Сергеевич. Только вы не волнуйтесь.
— Я уже не волнуюсь. Мне уже интересно. Повторяю вопрос: сколько на борту женщин?
— Каждый третий член экипажа, — замполит помедлил и продолжил решительно. — Это в лучшем случае. В худшем — каждый второй.
— Хо-хо, — улыбка блуждала по бледному лицу капитана. Она то скрывалась в опущенных складках век, то щекотала губы, и тогда они раздвигались, открывая мелкую поросль зубов. — Вы говорите, каждый второй? В таком случае если здесь нас сейчас двое, то… Я вас правильно понимаю?
Замполит потупился. Он сказал очень тихо, не поднимая глаз:
— Правильно.
— И раз мужчина из нас двоих я, то вы…
Голос замполита сделался едва слышен:
— Нет, Сергей Сергеевич, вы…
Капитан замешкался лишь на секунду. Улыбка не уходила с его лица, но из бледного оно становилось розовым. Он протянул руку вперед. Замполит, не глядя, вложил в протянутую ладонь линейку. Рука капитана дрожала. Он зажал линейку в кулак, но замполит ее тоже не отпускал. Руки их разделял лишь узкий деревянный мосток, слишком узкий, чтобы на нем смогли разойтись двое.
ЭКСПОНАТ
Говорил тот, краснорожий, что вывалился из корабля первым. Сильно мятый, в пятнах масла комбинезон, продранные рукава и колени, ржавчина на пряжках и на заклепках. И сам он был вроде как не в себе. Дергался, приплясывал, изгибался — может быть, от волнения, а может, сказывались последствия неудачного входа корабля в атмосферу. Кольца, сетки, фляжки, ножи, помятая стереотруба, с два десятка непонятных приборов, оружие — словом, все, что было на нем, скрипело, звенело, булькало, скрежетало, не умолкая ни на секунду.