«Так то ж были мыслящие кузнечики, — отвечает Вене известный спорщик Бычков. — С теми и парализованный справится».
«Уж ты, Бычков, помолчал бы. Ты среди тех семерых, кажется, был восьмой».
Бычков отошел, завял.
«Предлагаю, — предложил Веня товарищам, — набрать абордажную группу и, не тяня резину, трогать. Кто за?»
«Я», — сказали одиннадцать ртов разом.
«И я». — Двенадцатый рот был Венин.
Они оделись в скафандры, вооружились кое-каким оружием, помолились, как водится, на дорожку и после обеда отчалили.
Наш корабль, коли память сильно не изменяет, завис от таинственного объекта, примерно этак, в полупарсеке. От после обеда до ужина по корабельному — часов шесть. Ребята вернулись за десять минут до ужина. Были шибко оголодавши, но лица имели хитрые. И все двенадцать молчали. То есть какие-то слова они говорили, космонавту без слов нельзя, но слова были все пустяковые: подначки, шуточки, а про поход — ничего, будто его и не было. Даже Фролов молчал, первый корабельный болтун.
Сели ужинать. Ну, думают остальные, сейчас ребята покушают, подобреют, разговорятся. Ни фига. От них только чавканье да обычный застольный присвист, если кто-то из едоков делает продувку зубов. А как который вытащит глаза из тарелки и встретится глазами с товарищем, так оба фыркнут, как жеребцы, разбрызгают по столу что у кого во рту и снова рожу в тарелку. А Фролов, тот сидел-сидел, а перед самым компотом как всхохотнет на весь стол. «Вы, — говорит, — как хотите, а я сейчас обоссусь». И пока бежал до дверей, смех из него так и сыпал.
«Братцы, — наконец не выдержал капитан, — не томите, выкладывайте все подчистую».
«А ты сам слетай, посмотри», — Веня ему отвечает.
Капитан Дедюхин был человек простой, и с ним в разговорах особенно не церемонились. Вообще, у нас на «Мичурине» народ подобрался бывалый, шляпы ни перед кем не снимали. А уж фуями да ёпами сыпали не жалея.
Но этих будто бы подменили. И ведь видно — хочется ребятам сказать, и вот-вот, вроде бы, скажут, но вместо слов — одни слюни и глупый щенячий смех.
Тогда завхоз корабля пошел на крайние меры. Выписал с кухни бутыль девяностошестипроцентного.
Первый стакан капитан поднял за доверие. Все выпили не переча. Те двенадцать молчат.
Второй стакан капитан поднял просто так, чтобы побыстрей шибануло.
Лишь когда спирту в бутыли оставалось толщиной с папиросу, языки у ребят развязались и они, не сговариваясь, затянули старинную — «Схоронили парня на Плутоне». На втором куплете ребята позабыли слова, и Веня Крылов полез к капитану целоваться.
Ужин закончился тяжело.
Наутро хитрый хозяйственник решил отыграться на опохмелке. Как ребята проснутся и станет на душе у них муторно, так, придумал завхоз, он им — сразу же ультиматум. Или развязывайте языки, или подыхайте с похмелья.
Проснулись ребята бледные. А тут еще наш хитрец вырубил кольцевые двигатели. На корабле — невесомость. А невесомость с похмельем — что Малюта в обнимку с Берией.
Туго пришлось абордажникам. Не всякий такое выдюжит. Да, видно, стоила тайна пытки. Не выдали. Ни один. Обложили завхоза ёпами, помыкались, проблевались и через денек отошли.
Потом за полетными буднями про тайну как-то забыли. Авралы, вахты, ремонты — не до нее было. Скоро у меня самого с «Мичуриным» получился развод, уволился я с «Мичурина». Уволился, перешел сцепщиком на «Исаака Ньютона». «Мичурин» без меня тоже недолго коптил Вселенную, пустили «Мичурина» на сковородки.
Такой, товарищи, переплет. Но самое интересное в случае на «Мичурине», думаете, что? Та искусственная планетка? Нет, товарищи, не планетка. Самое интересное — почему из нас-то никто, из остальных, не додумался слетать на нее, посмотреть, самим во всем разобраться. И никому ведь даже в голову не пришла такая простая мысль.
— Все, товарищи, этой сказке конец. — Федор Ильич потянулся. Вопросы есть?
— Есть, — сказал малохольный Данилов.
— Давай, Данилов, спрашивай свой вопрос.
— А какая же, дядя Федя, была у завхоза бутыль, чтобы довести до похмелья столько здоровых мужиков? Или народ в космофлоте в прежние времена был хилый?
Ант Скаландис
ЗДРАВИЯ ЖЕЛАЕМ, ТОВАРИЩ ЭРОТ!
Капитан Никодим Казанов проснулся от странного слова «импичмент», донесшегося из телевизора. Будильник давно сломался и он использовал теперь для побудки именно телевизор, в котором пока еще функционировал таймер. Об импичменте говорили на всех каналах. Его объявляли одновременно шести или восьми президентам в разных частях света и это грозило большими заварухами и очередной отсрочкой возвращения на Землю. Импичмент! Какое неприятное слово! Холодное, скользкое, корявое как сарделька, скукожившаяся в морозильнике. От него хотелось немедленно чихнуть. Ну капитан Казанов и чихнул: