— Несмышленыши вы мои, — ласково проговорил юный всезнайка. — Да это же политика. Между словами и делами дистанция огромного размерами! Какая разница, кто себя как называет? Есть у нас один в Державной Мысли, либералом себя зовет, демократом, Худощинский его фамилия, а как-то сидим обедаем, он мне — шасть! — тарелку борща в морду. Ну, я не растерялся и тут же всю кастрюльку ему на башку и надел!..
И Французов радостно заржал, хотя никто из экипажа торгового судна так и не понял, к чему это он рассказывал.
Никодим в простоте своей так и спросил:
— Ты о чем говоришь-то?
— А вы о чем?
— А мы, если честно, — выступила вдруг Надя, — говорим и думаем прежде всего о себе. О великой России как-то уже надоело, тем более, что мы тут послушали радио «Татарская волна», и нам рассказали, что Россия давно уже не великая.
— Но, но! Это вы мне бросьте! — погрозил пальцем Французов. — Россия всегда великая.
— Ну и хрен с ней, — вяло согласилась Надюха. — Ты вот лучше объясни, с нами-то что будет при этих ваших коммуняках?
— Ничего не будет. То есть все будет хорошо. Можете спокойно возвращаться на Землю.
— Да пошел ты! Там же у вас импичмент сплошной, а теперь еще и коммуняки у власти.
— Вот вы и не поняли ничего! Коммуняки-то теперь совсем не те.
— Неужели и торговать при них можно будет нормально? — капитан почему-то начал с этого.
— А что, — улыбнулся Сашка, — при советской власти вы плохо торговали?
— Да в общем-то хорошо, — согласился Никодим, — но тогда все хорошее незаконно было.
— Ну, значит, вам не привыкать. Теперь — то совсем никаких законов не стало. Каждый живет как умеет.
— И при коммуняках?
— Ну, конечно.
— Не понимаю, — вмешался Эдик, — а как же Комитет?
— Да забудь ты про тот комитет, парниша! У сегодняшней конторы свои дела — шпионов ловить, с террористами разбираться, а идеология теперь никого не волнует.
«Ой ли!» — подумал про себя Эдик. А сказал другое:
— Ну, хорошо. А как же будет с сексом при новой власти. Мы не хотим чтобы опять всё запретили: бордели, порнуху, ночные клубы со стриптизом…
— А никто и не запретит. Я же говорю, это новые коммуняки. Они же теперь все православные.
— Погоди, как ты сказал?! — Надя начала дико хохотать.
И за нее договорила Вера.
— Я тоже не поняла. Православие как-то связано с порнухой и борделями?
— Ну, конечно, связано, ё-моё!
Французов разговаривал с ними, как с малыми детьми, не уставая искренне удивляться запредельной наивности.
— Коммунисты, которые отошли от одного из главных своих принципов — борьбы с опиумом для народа, также легко отойдут и от других, они теперь и с обычным опиумом не слишком-то борются, и против сексуальной свободы ничего не имеют.
— Ну, тогда наливай, парень, — неожиданно успокоился капитан Казанов, а может, он просто утомился от серьезных разговоров.
И все как-то дружно забыли, с чего они начали. Даже сам Французов, у него лишь одно возражение нашлось:
— Погодите, ребята, я ведь только с дороги, дайте отдышаться. Я даже вам девушку свою не представил. Еще, чего доброго, подумаете, будто я на ваших претендую!
— Ну, ты урод! — возмутился Моськин, окончательно переставая воспринимать Сашку Французова как третьего человека во всем российском космосе (точнее, второго, потому что первый — не совсем человек). — Ну ты урод! Ты это что же, девушку в шлюзовой камере томишь?!
— Братцы, помилуйте. У нас ведь серьезные переговоры были — какие тут девушки?
«Неужели и правда были? — дружно подумал весь бравый экипаж «Паруса… опять коммунизма, что ли? С православно-сексуальным лицом?» Во какое название красивое!
— Девушка там не скучала, — продолжал меж тем Сашка. — Я ей телевизор оставил с прямой трансляцией импичмента. Ну, ладно. Ждите, сейчас приду.
— Э! — вспомнил вдруг Эдик, — а бортжурнал-то будете смотреть?
— Бортжурнал? — Французов был уже где-то далеко. — На фиг он мне сдался? Это я просто так сказал. Чтобы помнили барскую руку и не скучали в ожидании. Небось сами развлеклись, пока читали…
И вернулся он довольно быстро, минут через двадцать. В сопровождении умопомрачительной девицы, которая катила перед собой сервировочный столик с лучшими спиртными напитками мира и изящной легкой закуской. Сама девица выглядела еще более изящной и легкой, чем закуска, и одежды на ней почти не было — в строгом соответствии с православно-коммунистической традицией.
А потом вся компания перевела взгляд на первого вице-премьера Французова и ахнула — так он преобразился. В легкомысленных шортиках вместо чопорного официального костюма, только из душа, свеженький такой, синеглазый, розовенький, и светлые волосы еще сильнее закурчавились. Ну вылитый Эрот, вновь помолодевший! Даже крылышки мерещились за спиною, и только лука со стрелами не хватало.