На праздник мы, конечно, сразу согласились, и все что было дальше, я вспоминаю в отрывках.
Помню, например, как распаковывали ящики с виски — этим традиционным оплотом западной демократии — ко всеобщему восторгу.
Помню, как вдруг девочек стало на корабле немерено, и все такие красивые, лярвы! Мы на какой-то момент и своих замечать перестали, но это было так — помутнение мозгов от радости, потом, к ночи вроде бы все разошлись по своим каютам и койкам.
Помню, как этот личный представитель президента Сосёнцина распорядился срочно все переименовать. «Парус перестройки» мгновенно стал у нас «Парусом капитализма», Красный уголок — Белым уголком, комната для политзанятий (она же кают-компания) превратилась в дискуссионный клуб дворянского собрания, здравпункт — в массажный салон, столовая — в «Русское бистро», душевые — в римские бани, осветительные приборы, традиционно именуемые лампочками Ильича, стали называться факелами Колчака, торговую трасу имени Ленинского Комсомола, вдоль которой мы тогда летели, ничтоже сумняшеся переименовали в Дорогу жертв красного террора…
Ну а потом мы выпили еще, и начался уже полный беспредел. Сортир переименовали в капитанскую рубку, машинное отделение в один из складов, а внешний шлюз в сортир, причем какая-то сволочь реально перепутала все таблички. Спасибо счастливой случайности, что без жертв обошлось…
Вспоминался и еще один яркий эпизод. С очередной партией девочек прилетел натуральный поп с большим золотым крестом на брюхе. Батюшка, как мне показалось, был уже с самого начала навеселе, но не отказался и с нами выпить, после чего принялся вдумчиво и старательно, тряся кадилом и брызгая святой водою, освящать все подряд, не взирая на измененные названия. «Освятить надо абсолютно все, — уверял он. — Раз уж мы на земле КГБ освятили вместе со всеми пыточными камерами, значит и у вас надо по всем местам пройтись». Ну, он и пошел. А когда, наконец, вместо капитанской рубки освятил гальюн, и слегка растерялся, мы поняли, что пора нашего батюшку спасать. Любаня налила ему еще шампанского и решила святого отца соблазнить, он, кстати, был достаточно молод, вот только, убей Бог, не помню я, удалось ей это сделать или нет…
…Нет, ребята. Нельзя так нажираться. Даже по очень большим праздникам.
Вот вспомнил теперь: проснулся-то я все-таки на складе № 5, где грудами лежали мягкие и ароматные шкурки бубузантов с Одемиры, а вокруг меня спало трое или четверо голых девиц, но Любани среди них не было. Значит, все-таки с батюшкой ушла…
На этом обрывается «Лирический отчет № 2»
А правительственная комиссия (или просто делегация?) прибыла вовремя, как и обещала. Только выглядела она странно: простучав уверенными шагами по кольцевому коридору, к нам в кают-компанию вошел всего один очень легкомысленного вида не то чтобы молодой — просто юный блондин, одетый впрочем с иголочки, а в холодных голубых глазах — нескрываемый хрустальный блеск превосходства.
— Всем вольно, — бросил он то ли в шутку, то ли всерьез.
И сообщил:
— Я готов вести с вами переговоры не только от имени правительства России, но и от имени своей партии — партии рулевых. Меня зовут Александр Французов.
И тут Любаня, уже, видать, начавшая сомневаться, не обозналась ли, как завопит, не выдержав:
— Сашка! Не узнаешь, мерзавец! Так это ж я — Любка!
Французов подошел, вежливо поцеловал сестрицу в щеку и мягко но недвусмысленно сжав ее локоток, тихонько проговорил:
— Успокойся, Люба, я знал что ты здесь. Референты доложили. Но мы с тобой по-семейному поговорим после, а сейчас главное — дело сделать.
Любаша обиделась, конечно, и решила все про младшого брата своего рассказать. Принародно.
— А ведь это ж я тебя, Сашок, за ручку в Комитет привела, мне уже тогда офицерские корочки дали. Ну, а пока мы по комсомольской путевке советский космос сексом обеспечивали, братишка мой, видать, до полковника дослужился.
— Помолчи, сеструха. Это мелко, — отпарировал Сашка, но с интонацией на удивление ласковой. — Дослужился-то я всего лишь до майора, потом после путча выборы были… Однако долго рассказывать. Короче: сегодня моя должность — первый вице-премьер российского космоса.
— А почему без охраны? — опешил Никодим.
— Демократический стиль работы. Но если честно, охрана там, в шлюзовой, просто вы же люди свои…
Последнее утверждение вызвало на лицах работников торгового флота легкое сомнение, а более других искушенный в бюрократии Моськин поинтересовался:
— И сколько же вас там, первых вице-премьеров?
— Первых много, — понимающе кивнул Французов. — Но я самый первый, вы уж поверьте.
— А такой молодой! — еще раз усомнился Никодим Казанов.
— У нас сегодня все в правительстве молодые. «Коммунизм — это молодость мира…». То есть тьфу, это я какой-то не тот лозунг вспомнил… В общем, неважно, реформы — дело молодое, во!
— И Сосёнцин ваш — тоже молодой? — по-родственному подколола Люба.
— Сосёнцин старый, — грустно покивал Сашка. — То есть он уже новый, но все равно старый, а мы хоть и старые, в смысле не новые, но молодые, потому что…
Тут он окончательно зарапортовался, и Эдик, на правах старшего в чрезвычайных ситуациях решил вице-премьеру помочь.
— А дело-то у тебя, какое, брат? До нас-то на фига явился?
И откуда только повылезли эти простецкие обороты? Но Французов воспринял нормально.
— Дело простое. Я от имени партии рулевых, то есть тех, кто последовательно проводит в России демократические реформы, хочу вас предупредить. Вы — уникальный экипаж, единственный, улетевший с Земли еще при Грешневе. И в предвыборную компанию, а она начнется вот-вот, за вас будут драться все силы и движения. Но наиболее рьяно, конечно, коммуняки.
— Как же это — коммуняки?! — Моськин чуть не упал.
— Да их же вне закона объявили, — выдохнула Вера.
— Ох, милая, — повернулся в ее сторону Сашка, — вспомнила! Когда это было? С тех пор коммуняки, окрепли, перекрасились, и в этом году они победят на выборах. Будут управлять всем российским космосом. Но мы — рулевые — останемся в качестве мощной оппозиции, и сегодня просим вашей поддержки.
Да, они теперь все шестеро, включая комитетчика, Ярославского, готовы были против коммунистов выступать с кем угодно — последний вольный год не шел ни в какое сравнение со всей предыдущей жизнью. Но обсуждать детали предвыборной борьбы после такого странного заявления вице-премьера, было просто немыслимо. То есть как это — коммуняки победят? Ведь это же катастрофа. Конец света. О какой оппозиции может идти речь? Съедят они любую оппозицию! К чему же тогда было это все: путчи, войны, кризисы. Дефолты, прости Господи!..
Примерно такие вопросы и были обрушены на златокудрую голову Сашки Французова.
— Несмышленыши вы мои, — ласково проговорил юный всезнайка. — Да это же политика. Между словами и делами дистанция огромного размерами! Какая разница, кто себя как называет? Есть у нас один в Державной Мысли, либералом себя зовет, демократом, Худощинский его фамилия, а как-то сидим обедаем, он мне — шасть! — тарелку борща в морду. Ну, я не растерялся и тут же всю кастрюльку ему на башку и надел!..
И Французов радостно заржал, хотя никто из экипажа торгового судна так и не понял, к чему это он рассказывал.
Никодим в простоте своей так и спросил:
— Ты о чем говоришь-то?
— А вы о чем?
— А мы, если честно, — выступила вдруг Надя, — говорим и думаем прежде всего о себе. О великой России как-то уже надоело, тем более, что мы тут послушали радио «Татарская волна», и нам рассказали, что Россия давно уже не великая.
— Но, но! Это вы мне бросьте! — погрозил пальцем Французов. — Россия всегда великая.
— Ну и хрен с ней, — вяло согласилась Надюха. — Ты вот лучше объясни, с нами-то что будет при этих ваших коммуняках?