– Н-да-а… Курс… Горючее… Курс, горючее… - забормотал невидимый, но мыслящий и, следовательно, существующий Альварец. Вдруг он вскрикнул. Кошкин испуганно подскочил.
– Ты что? - спросил он. Капитан не ответил.
– Капитан! - закричал Кошкин. - Ты где?
Альварец молчал. Кошкин в изнеможении опустился на камень.
Так он просидел довольно долго, безуспешно борясь с схватившим его оцепенением. Наконец поднялся и, взяв в руки брошенный аннигилятор, медленно повернул широкий раструб к груди.
– Ты что задумал? - раздался вдруг знакомый голос. Услышав его, Кошкин чуть не сошел с ума от радости.
– Что ж ты молчал? - закричал он.
– Я не молчал, - ответил Альварец. - Я летал.
– Как это? - Кошкин захлопал ресницами.
– Так. Без руля и без ветрил.
– Так не бывает, - сказал Кошкин.
– Бывает. Я же теперь невещественен, - пояснил капитан. - Я теперь сгусток энергии. Могу летать куда хочу. Без всякого курса и без всякого горючего, я сразу не сообразил. Ну, ничего. Теперь все будет в полном порядке. Улавливаешь мысль?
– Не-а, - честно ответил Кошкин.
– Сейчас уловишь, - бодро пообещал капитан. - Иди к зеркалу.
– Зачем? - Кошкин опешил.
– Затем, что ты сейчас отразишься, потом аннигилируешь со своим двойником, превратишься в сгусток энергии, и мы вместе полетим на базу. Понял?
– Понял, - штурман с готовностью кивнул.
– Что ж ты стоишь?
– Боюсь.
– Боишься? - рассердился Альварец. - А совесть у тебя есть? Как других в энергию превращать, так пожалуйста, а как самому, так «боюсь»!
Кошкин повернулся и на негнущихся ногах направился к зловещему зеркалу.
– Смелее, смелее, - подбадривал капитан. - Не так страшна аннигиляция, как ее малюют. Как только он выйдет, ты с ним сразу же поздоровайся. За руку.
Кошкин остановился в нескольких шагах от зеркала и с испуганным интересом заглянул в него. Увидев свою фигуру, свое бледное лицо за стеклом шлема, широко раскрытые глаза, он слабо усмехнулся.
Его двойник медленно вышел из полированной поверхности. Кошкин нахмурился, вздохнул и протянул двойнику руку.
Павел Кузьменко
И вот уже третий год подряд космический звездолет «Заре навстречу» настойчиво удалялся от Солнца. За это время романтическая надпись по его левому борту несколько поистерлась от столкновений с метеоритами, астероидами, мусором и прочей небесной мелочью, различались лишь отдельные буквы: «За…е…в…ечу», что несколько напоминало «Изувечу» и, во всяком случае, не обещало ничего хорошего. В космосе, как говорит опыт, нужно быть готовым ко всему.
Космический будильник, болтавшийся, как бобик, на цепочке над ухом борткомандира полковника Агапова, натужно поперхал и сказал человеческим голосом: «Доброе у…» Не получилось. «Доброе у… доброе у… доброе у…», переходящее в отвратительный ультразвук. Полковник могучей рукой поймал будильник и задушил.
– Кто на стреме? - проворчал командир и, дернув одеяло с бортинженера Булатова, поплыл в рубку. - Вставай, картошку чисть! - крикнул командир, обернувшись, и канцелярские скрепки, державшие одеяло на худеньком Булатове, веселыми мухами разлетелись по спальной каюте.
«На стреме», как звездоплаватели между собой называли вахту у пульта управления и связи с Землей, никого не было. Правда, корабль двигался в автоматическом режиме, а последними передачами из ЦУПа были новогодняя шифрограмма, которую тут же выкинули, так как к ней забыли приложить дешифратор, и радиограмма Нинке Кузиной от мужа. Но все равно, будет когда-нибудь порядок в этой экспедиции или нет?!
Полковник Агапов нажал кнопку сигнала чрезвычайной тревоги, сработавшую с третьего раза. На зов явилось помятое существо - бортрадист Шурик Ямай-ко с очень красивым голубым в розовую прожилку фингалом вокруг глаза.
– Товарищ командир, разрешите доложить. Вчера между 18 и 24 часами по бортовому времени бортмеханик Шустер, причинив мне тяжкие телесные повреждения, получил со склада 500 грамм препарата С-14 и заперся с бортпроводницей Кузиной в кают-компании для совершения развратных действий.
Препаратом С-14 тут называли самогон для очистки контактов и окуляров, на производство которого шла вся продукция оранжереи и половина тепловой энергии корабля, поскольку выданный на Земле спирт был выпит еще в первые два дня.
– Убью гада, - пообещал борткомандир. - Вот когда-нибудь возьму и убью. Сколько ему уже аресту набирается?
– Один год, четыре месяца и десять дней.
– Запиши еще пятнадцать суток. Да по всей форме! Не как тогда.
– А-а, э-э…
– Себе наградной выписывай. «За личное мужество». Иди умойся, а то смотреть противно. А мне тут эксперимент по программе произвести… Это самое…
Агапов бессмысленно пощелкал тумблерами никелированного французского аппарата, который поставили в последний момент и назначение которого не было известно ни одному из членов экипажа. Ямайко, удивившись в никель на свою опухшую рожу, с трудом протиснулся, громко стукнув ребрами, в умывальню, совмещенную с санузлом и камбузом.
Командир вздохнул, поскреб щетину подбородка и достал бортовой журнал. Последняя запись гласила: «16 февраля. Бортрадист Ямайко. Проводились визуальные наблюдения. В Кассипее, кажется, появилась какая-то лишняя звездочка. Нинка мылась в душе. А у нас в Поповке, когда девки шли на речку, то никогда так не хотелось сала нашего, хотя мать говорила, что раньше галушки ели каждый день».
Агапов задумался и вычеркнул слово «Кассипее». «Да, - подумал Агапов, - глупо, конечно, поступили - тогда на орбите Марса выменяли у американцев всю муку на сигареты. Хорошо еще, потом у Юпитера немцев встретили. Они нам мучки отсыпали за Нинкину икону».
– Ай, сука, Булатов! - раздался из умывальни визг бортрадиста.
– Да ладно, какие нежные. Жжет ему. Пора привыкнуть, - резонно возразил голос Булатова.
Агапов поморщился. Система кругооборота воды в корабле работала с перебоями. То есть иногда вовсе ничего не очищала. Нет, есть еще недостатки в конструкции.
Агапов написал в журнале: «4 апреля. Борткомандир Агапов. Проводились визуальные наблюдения. Отмечены ряд звезд и общий цвет космического пространства. Произведен плановый ремонт аппарата МХ-1228Р для производства препарата С-14. Самочувствие экипажа удовлетворительное. Никаких происшествий не случилось. Бортмеханику Шустеру объявлено 15 суток бортового ареста».
О склоненную лысеющую макушку командира пружиняще оттолкнулась босая пятка. Он посмотрел вслед. Бортпроводница Кузина, завернутая в вафельное полотенце, сверкнув худеющими формами, поволокла в камбуз хныкающего Зоричку.
– Факинг, кэп, - приветствовал мальчик командира. - Бщжшлу су, уроды, - поздоровался он с Ямайко и Булатовым.
Зоричка, ни дня не знавший земного тяготения, был сыном экипажа и бортпроводницы Кузиной. Он имел два года от роду и рос на одной картошке удивительно быстро форменным идиотом. Зоричка ушами улавливал радиосигналы со всей галактики, но избирательно - одни ругательства и больше ничего. Вообще-то в штатном расписании должности «бортпроводница» не было. Просто Нинка явилась на космодром проводить, иконой благословить. Ну, ребята уговорили.
В дверях рубки показалась рыжебородая физиономия Шустера.
– Командир, - прохрипел бортмеханик, - все равно делать не хрена до завтрака. Давай с арестованными в очко сгоняем на сахар?
– Не мешай.
Командир знал, что осталось 15 кусков сахара, и мучительно колебался - пустить их на производство препарата, отдать этому идиоту, сыну экипажа, или уж правда честно разыграть.
Но разыгралась фантазия. Командир расписался в бортжурнале и за завтра: «5 апреля. Бортмеханик Шустер. Производились визуальные наблюдения. В соответствии с программой произведено фотографирование 49-го сектора под углом 45 градусов в инфракрасном диапазоне».
С камбуза слышались оживленные голоса и запах слегка подгнившей картошки.
– Зоричка, зачем ты это сделал? Агапыч будет ругаться.
– Да пошли вы кыау на аыку, - послал свою родню по-неземному развитый младенец. В рубке закружились, словно шаманы в поминальном танце, стеклышки от объектива старенького «ФЭДа», последнего фотоаппарата на борту.