— Ты что? — спросил он. Капитан не ответил.
— Капитан! — закричал Кошкин. — Ты где?
Альварец молчал. Кошкин в изнеможении опустился на камень.
Так он просидел довольно долго, безуспешно борясь с схватившим его оцепенением. Наконец поднялся и, взяв в руки брошенный аннигилятор, медленно повернул широкий раструб к груди.
— Ты что задумал? — раздался вдруг знакомый голос. Услышав его, Кошкин чуть не сошел с ума от радости.
— Что ж ты молчал? — закричал он.
— Я не молчал, — ответил Альварец. — Я летал.
— Как это? — Кошкин захлопал ресницами.
— Так. Без руля и без ветрил.
— Так не бывает, — сказал Кошкин.
— Бывает. Я же теперь невещественен, — пояснил капитан. — Я теперь сгусток энергии. Могу летать куда хочу. Без всякого курса и без всякого горючего, я сразу не сообразил. Ну, ничего. Теперь все будет в полном порядке. Улавливаешь мысль?
— Не-а, — честно ответил Кошкин.
— Сейчас уловишь, — бодро пообещал капитан. — Иди к зеркалу.
— Зачем? — Кошкин опешил.
— Затем, что ты сейчас отразишься, потом аннигилируешь со своим двойником, превратишься в сгусток энергии, и мы вместе полетим на базу. Понял?
— Понял, — штурман с готовностью кивнул.
— Что ж ты стоишь?
— Боюсь.
— Боишься? — рассердился Альварец. — А совесть у тебя есть? Как других в энергию превращать, так пожалуйста, а как самому, так «боюсь»!
Кошкин повернулся и на негнущихся ногах направился к зловещему зеркалу.
— Смелее, смелее, — подбадривал капитан. — Не так страшна аннигиляция, как ее малюют. Как только он выйдет, ты с ним сразу же поздоровайся. За руку.
Кошкин остановился в нескольких шагах от зеркала и с испуганным интересом заглянул в него. Увидев свою фигуру, свое бледное лицо за стеклом шлема, широко раскрытые глаза, он слабо усмехнулся.
Его двойник медленно вышел из полированной поверхности. Кошкин нахмурился, вздохнул и протянул двойнику руку.
Павел Кузьменко
ЗАРЕ НАВСТРЕЧУ
И вот уже третий год подряд космический звездолет «Заре навстречу» настойчиво удалялся от Солнца. За это время романтическая надпись по его левому борту несколько поистерлась от столкновений с метеоритами, астероидами, мусором и прочей небесной мелочью, различались лишь отдельные буквы: «За…е…в…ечу», что несколько напоминало «Изувечу» и, во всяком случае, не обещало ничего хорошего. В космосе, как говорит опыт, нужно быть готовым ко всему.
Космический будильник, болтавшийся, как бобик, на цепочке над ухом борткомандира полковника Агапова, натужно поперхал и сказал человеческим голосом: «Доброе у…» Не получилось. «Доброе у… доброе у… доброе у…», переходящее в отвратительный ультразвук. Полковник могучей рукой поймал будильник и задушил.
— Кто на стреме? — проворчал командир и, дернув одеяло с бортинженера Булатова, поплыл в рубку. — Вставай, картошку чисть! — крикнул командир, обернувшись, и канцелярские скрепки, державшие одеяло на худеньком Булатове, веселыми мухами разлетелись по спальной каюте.
«На стреме», как звездоплаватели между собой называли вахту у пульта управления и связи с Землей, никого не было. Правда, корабль двигался в автоматическом режиме, а последними передачами из ЦУПа были новогодняя шифрограмма, которую тут же выкинули, так как к ней забыли приложить дешифратор, и радиограмма Нинке Кузиной от мужа. Но все равно, будет когда-нибудь порядок в этой экспедиции или нет?!
Полковник Агапов нажал кнопку сигнала чрезвычайной тревоги, сработавшую с третьего раза. На зов явилось помятое существо — бортрадист Шурик Ямайко с очень красивым голубым в розовую прожилку фингалом вокруг глаза.
— Товарищ командир, разрешите доложить. Вчера между 18 и 24 часами по бортовому времени бортмеханик Шустер, причинив мне тяжкие телесные повреждения, получил со склада 500 грамм препарата С-14 и заперся с бортпроводницей Кузиной в кают-компании для совершения развратных действий.
Препаратом С-14 тут называли самогон для очистки контактов и окуляров, на производство которого шла вся продукция оранжереи и половина тепловой энергии корабля, поскольку выданный на Земле спирт был выпит еще в первые два дня.
— Убью гада, — пообещал борткомандир. — Вот когда-нибудь возьму и убью. Сколько ему уже аресту набирается?
— Один год, четыре месяца и десять дней.
— Запиши еще пятнадцать суток. Да по всей форме! Не как тогда.
— А-а, э-э…
— Себе наградной выписывай. «За личное мужество». Иди умойся, а то смотреть противно. А мне тут эксперимент по программе произвести… Это самое…
Агапов бессмысленно пощелкал тумблерами никелированного французского аппарата, который поставили в последний момент и назначение которого не было известно ни одному из членов экипажа. Ямайко, удивившись в никель на свою опухшую рожу, с трудом протиснулся, громко стукнув ребрами, в умывальню, совмещенную с санузлом и камбузом.
Командир вздохнул, поскреб щетину подбородка и достал бортовой журнал. Последняя запись гласила: «16 февраля. Бортрадист Ямайко. Проводились визуальные наблюдения. В Кассипее, кажется, появилась какая-то лишняя звездочка. Нинка мылась в душе. А у нас в Поповке, когда девки шли на речку, то никогда так не хотелось сала нашего, хотя мать говорила, что раньше галушки ели каждый день».
Агапов задумался и вычеркнул слово «Кассипее». «Да, — подумал Агапов, — глупо, конечно, поступили — тогда на орбите Марса выменяли у американцев всю муку на сигареты. Хорошо еще, потом у Юпитера немцев встретили. Они нам мучки отсыпали за Нинкину икону».
— Ай, сука, Булатов! — раздался из умывальни визг бортрадиста.
— Да ладно, какие нежные. Жжет ему. Пора привыкнуть, — резонно возразил голос Булатова.
Агапов поморщился. Система кругооборота воды в корабле работала с перебоями. То есть иногда вовсе ничего не очищала. Нет, есть еще недостатки в конструкции.
Агапов написал в журнале: «4 апреля. Борткомандир Агапов. Проводились визуальные наблюдения. Отмечены ряд звезд и общий цвет космического пространства. Произведен плановый ремонт аппарата МХ-1228Р для производства препарата С-14. Самочувствие экипажа удовлетворительное. Никаких происшествий не случилось. Бортмеханику Шустеру объявлено 15 суток бортового ареста».
О склоненную лысеющую макушку командира пружиняще оттолкнулась босая пятка. Он посмотрел вслед. Бортпроводница Кузина, завернутая в вафельное полотенце, сверкнув худеющими формами, поволокла в камбуз хныкающего Зоричку.
— Факинг, кэп, — приветствовал мальчик командира. — Бщжшлу су, уроды, — поздоровался он с Ямайко и Булатовым.
Зоричка, ни дня не знавший земного тяготения, был сыном экипажа и бортпроводницы Кузиной. Он имел два года от роду и рос на одной картошке удивительно быстро форменным идиотом. Зоричка ушами улавливал радиосигналы со всей галактики, но избирательно — одни ругательства и больше ничего. Вообще-то в штатном расписании должности «бортпроводница» не было. Просто Нинка явилась на космодром проводить, иконой благословить. Ну, ребята уговорили.
В дверях рубки показалась рыжебородая физиономия Шустера.
— Командир, — прохрипел бортмеханик, — все равно делать не хрена до завтрака. Давай с арестованными в очко сгоняем на сахар?
— Не мешай.
Командир знал, что осталось 15 кусков сахара, и мучительно колебался — пустить их на производство препарата, отдать этому идиоту, сыну экипажа, или уж правда честно разыграть.
Но разыгралась фантазия. Командир расписался в бортжурнале и за завтра: «5 апреля. Бортмеханик Шустер. Производились визуальные наблюдения. В соответствии с программой произведено фотографирование 49-го сектора под углом 45 градусов в инфракрасном диапазоне».
С камбуза слышались оживленные голоса и запах слегка подгнившей картошки.
— Зоричка, зачем ты это сделал? Агапыч будет ругаться.
— Да пошли вы кыау на аыку, — послал свою родню по-неземному развитый младенец. В рубке закружились, словно шаманы в поминальном танце, стеклышки от объектива старенького «ФЭДа», последнего фотоаппарата на борту.