Но та не трогалась с места, не отступала от порога.
— Я знаю, что вы ее брат, вы, кажется, два или три года назад были у нее… — И в полный голос, сердито протрубила: — Ваша сестра лежит в больнице.
— Что с ней? — растерянно спросил Лев Борисович.
— Что значит — что? Это для вас неожиданность? Вы не знаете, что ваша собственная сестра больна? Только фельетоны писать о таких родственниках. У нее давление двести, а бывает и больше. Может случиться бог знает что, а родной брат и знать не будет.
— Я был у нее несколько дней тому назад, — пробормотал Лев Борисович. Он мог бы еще сказать, что раньше не был у сестры год и даже больше, так как его здесь не было, но к чему эти оправдания?
— Ее дверь заперта, но у меня имеется ключ, — женщина говорила уже не так сердито. — Ее увезла «скорая помощь». Ночью она постучала ко мне в стену. Не знаю, откуда у нее только взялись силы постучать так, чтобы я услышала.
Когда заходишь к Риве в комнату, то видишь столик, кушетку, крохотную тумбочку, и все же не создается впечатления, что здесь живет одинокий человек — старая больная женщина. В этой комнате все говорит о том, что тут живет еще один человек, и, по всему видно, молодой, жизнерадостный, энергичный. Рива сохранила все, что возможно было сохранить из вещей погибшего сына.
Она сохранила лезвие, которым он побрился перед тем, как ушел в армию. Оно завернуто в бумагу, на которой написано: «Осторожно, бритва». Это она когда-то написала с тем, чтобы сын, упаси бог, нечаянно не порезался. Он начал бриться, едва только над верхней губой начал темнеть детский пушок. Нарочно скреб эти чуть заметные волосики, прослышав, что усы скорее будут расти, если почаще их брить. Использованное, завернутое в бумагу лезвие и футлярчик с новыми лезвиями, помазок с чашечкой лежат на верху шкафа. В шкафу висит его одежда — «взрослое» пальто, и «взрослый» костюм, что он носил в десятом классе. В то тяжелое время, когда продукты выдавались по карточкам, Рива много личных своих вещей продала, выменяла на лишний фунт хлеба, на горстку сахара, но его все осталось нетронутым, она бережет его вещи как зеницу ока. На тумбочке лежат его учебники, тетради. Время имело над ними власть, но небольшую. Странички слегка пожелтели. Некоторыми книгами иногда пользовался Полин сын, Володя, он поставил две кляксы на «Экономической географии». Рива тогда изрядно расстроилась и дала себе слово впредь не выпускать из дому ни одной вещи, принадлежавшей сыну.
Лев Борисович сидел на стуле возле столика и блуждал взглядом по этому крошечному наследству, которое племянник оставил после себя: реликвии выглядели сейчас осиротелыми, заброшенными, точно у них отлетела душа. С портрета на стене глядел юноша с застывшей сосредоточенностью на лице. Зачем Лев Борисович зашел сюда? Зачем взял у соседки ключ? Он еще с минуту посидел, в глубокой задумчивости уставившись в старые обои. Местами обои отделились от стены, образуя заметные складки.
Он вышел из комнаты и, постучав к соседке, спросил у нее адрес больницы.
В вестибюле большого семиэтажного больничного корпуса, где находилось терапевтическое отделение, царила тишина, ни больных, ни здоровых не было видно, лишь уборщица мыла затоптанный пол, а у двери перед лестницей, ведущей наверх, к палатам, дремала пожилая санитарка.
— Гражданин, — вскочила она со стула, — завтра, завтра! Завтра приемный день. Больные уже спят.
— Будьте любезны, вызовите, пожалуйста, дежурного врача.
— Я никого так поздно не вызываю. Что это такое творится — на ночь глядя! В своем ли вы уме?
— Прошу вас. Вызовите дежурного врача или сестру, — настаивал Лев Борисович.
— Ну что прикажете с вами делать?.. Как ваша фамилия?
— Ханин.
— Ханин? Вы не родственник, случайно, Ханиной, докторши? — спросила санитарка уже гораздо мягче.
Внезапное напоминание о жене неприятно подействовало на Льва Борисовича, он пожал плечами, не понимая, какое значение могут тут иметь родственные отношения. Однако значение это, по всей вероятности, имело, потому что санитарка не без любопытства переспросила еще раз:
— Родственник? Что же вы молчите?
— Да, — неохотно ответил он.
— Сейчас, миленький, позову дежурную. — Совершенно преобразившись, она живо устремилась к лестнице и через минуту вернулась с молодой женщиной, на ходу сообщив ей: — Это врача Ханиной родственник. Уже сколько лет лечусь у нее, в поликлинике.
Но даже после такой блистательной, исключительно ценной рекомендации Льву Борисовичу пришлось долго уговаривать врача, чтобы она хотя бы на пять минут допустила его к больной. Он так настойчиво просил, на его усталом лице было такое умоляющее выражение, что она наконец не выдержала и сдалась: