— С чего это вдруг? Поверь, меньше всего сейчас меня волнуют премии…
— Понимаешь ли, Лева… ты только не кипятись. Я работаю в БРИЗе, и мы постоянно имеем дело с премиями, вот почему я знаю чуточку побольше, чем ты. На премии всегда находится охотников больше, чем нужно… Девяткин славный человек, хороший директор, уже сколько лет мы работаем вместе. Ты помнишь его с той поры, когда он был начальником отдела капитального строительства, а я помню еще то время, когда он работал на заводе простым мастером. Но…
— Что «но», Дора Марковна?
— Иногда он не прочь стать компаньоном. Ему уже хотелось так сделать с одним изобретателем. Некоторые на заводе его поддерживают, считают, что он прав, поскольку он помог изобретение внедрить и реализовать… Но лично я рассуждаю иначе. По-моему, ему полагается только сказать «спасибо», и ничего больше. Ведь это его прямая обязанность как директора — помогать реализации всех наших новшеств. А то что же получится? Он будет компаньоном у всех наших изобретателей и рационализаторов, за каждое изобретение и предложение, приносящее доход, будет получать вознаграждение. Как ты думаешь, я не права?
Вопрос, который, очевидно, сильно волновал Дору Марковну, Льва Борисовича сейчас ни в малейшей степени не интересовал. Он не хотел даже думать об этом. Но в тот же день, когда он зашел к Девяткину в кабинет, эта тема снова всплыла, и ее затронул не кто иной, как сам Девяткин.
— У меня к тебе, Лев Борисович, будет деликатное дело, — начал Леонид Сергеевич. — Твоя печь уже действует, и я полагаю, в своих отчетах и реляциях, которые будешь отсылать в соответствующие инстанции, ты, разумеется, укажешь также и своих заводских помощников.
— Конечно, — охотно согласился Лев Борисович. — Как же иначе? Это непременно будет указано. Вы же нам действительно помогали.
— Мне бы хотелось, чтобы ты правильно понял меня, Лев Борисович. Пойми, если бы не наша помощь, вообще никакой печи не было бы. Помощь помощи рознь. Сейчас ты имеешь первоклассную печурку.
Льву Борисовичу было очень приятно, что о «печурке» говорят уже как о законченном объекте, о завершенной работе, причем завершенной успешно. Но он был немного суеверен и боялся, как бы новорожденное дитя не сглазили, не захвалили бы, и старался приуменьшить свои успехи. Впрочем, больше, чем кто-либо другой, он знал, что действительно радоваться пока особенно нечему.
— Печка еще сильно барахлит.
— Хитрец ты, Лев Борисович, только ноешь, наводишь тень на ясный день. Прикидываешься бедненьким, всегда смотришь тоскливо, чтобы заполучить то, что тебе нужно. Но ты уже все получил… себе отказывали, а тебе давали…
— Все правильно, — засмеялся Лев Борисович. — И тоскливое выражение правильно подметил. Это, видать, у меня наследственное… Как и черные глаза.
— Кого же ты все-таки рассчитываешь назвать из своих заводских помощников? — спросил Девяткин.
— У меня было много помощников… Нужно непременно отметить начальника мартеновского цеха Обухова. Он давал весьма конструктивные предложения.
— Ну, а еще кого?
— Монтажника Васильева, великолепный мастер… если бы не он, не видать бы нам еще этой печи.
— И больше никого?
— Кого же еще? — Лев Борисович старательно протирал стекла очков.
«Прикидывается простачком или в самом деле такой наивный?» — подумал Девяткин.
— Лев Борисович, — не выдержал он, — давай говорить прямо, начистоту. Мы же не сегодня на свет родились… Помнишь, когда я забрал у тебя материал и снял с твоего объекта рабочих? Ты отлично знаешь, что это не был просто мой каприз, моя злая воля, поступить иначе я не мог. Я объяснил тебе это еще тогда, и ты меня хорошо понял… А вообще говоря, руководство завода помогало всем, чем только можно было. И в дальнейшем будем помогать. Контакты наши будут крепнуть. Ведь эта твоя печь не будет последней у нас… На ней дело, как я понимаю, не остановится…
— Естественно, не остановится, — подтвердил Лев Борисовича связь науки с производством — закономерное явление.
«Так ты же должен в таком случае понять и еще кое-что…» — чуть не сорвалось с языка у Девяткина, но он лишь махнул рукой в ответ.
— Ладно, поговорим в другой раз, — улыбнулся он, — раз сегодня не можешь понять или не хочешь…
Девяткин попрощался со Львом Борисовичем тепло и сердечно. Он хотел, видимо, показать, что нисколько не обижен и каких-либо недобрых чувств к нему не питает. Однако разговор с Девяткиным заставил Льва Борисовича призадуматься. Он понял, что вопрос о премии, о вознаграждении — довольно серьезный вопрос и недооценивать его нельзя. Ну, пусть с Девяткиным все ясно, особого вознаграждения ему и не следует, но как быть с сотрудниками лаборатории — Оскольцевым, Гоберидзе, Евдокией Павловной, Яшей Клейнерманом и даже с Сашей Клебановым? Саша не поехал в Сибирь, но на первом этапе работы в Москве он хорошо помогал. Ясно, что все они должны быть включены в список для награждения. «Я бы даже вставил Монику, — подумал Лев Борисович, вспомнив, как однажды поздним вечером прочитал ей весь доклад, с которым он потом выступил перед зарубежными учеными, в числе которых был и его брат Гарри из Америки. — Она тогда так хорошо меня слушала, и вообще я все время чувствую ее заботу… Может быть, уж чересчур… Придется премиальный вопрос как-то затронуть на собрании. Выслушать мнение каждого. А почему бы и нет?» — спросил он себя, желая положить конец этим размышлениям о предстоящих премиях. Были куда более важные дела, о которых следовало подумать…