— Орала — и то помощь… Спасла машину и, может быть, меня спасла… Я ведь совсем ошалел, не знал, что делать. Попер колесами на огонь…
— Пошли, Володя, на улицу. Там сейчас хорошо. Ты, наверно, и не слыхал, какой ливень был. Зато теперь прояснилось, тихо, тепло, прямо чудесно…
Володя повернулся к окну. Минуту спустя он почувствовал, как над ним склонилась голова Эльвиры, мягкая душистая прядь ее волос приятно щекотала его висок.
— Пойдем прогуляемся, — повторила она. — Подышим свежим воздухом… Ну что ты сидишь, точно окаменел? Ладно, вижу, тебе хочется побыть одному. Оставайся, отдыхай… — Эльвира взглянула на свои часики — было еще очень рано, вечер, собственно, только начинался. Ей совсем не хотелось уходить, и, держась уже, за ручку двери, она все еще надеялась, что он окликнет ее. «И зачем, — думала она, — вздумалось мне приглашать его на гулянье? Уж лучше посидела бы с ним в комнате. А теперь неудобно оставаться — я ведь хотела гулять!»
Медленно открывая дверь, она пожелала ему спокойной ночи.
— Спокойной ночи! — откликнулся Володя.
«Славная девушка, — подумал он, когда Эльвира вышла. — Но так будет лучше. У нее ведь есть другой. Это у меня никого нет…»
ПОСЛЕ ДОЛГОЙ РАЗЛУКИ
Наконец-то у Иты Прилуцкой, как, впрочем, и у большинства ее знакомых, есть телефон. Едва приближается праздник, у Иты теперь новые приятные хлопоты: она шлет поздравления по телефону. И как на фронте наступление обычно начинается с артподготовки, так и у Иты подготовка к празднику начинается с пожеланий многочисленным знакомым здоровья, счастья, мира в семье и на всей земле. Чем ближе праздник, приветствия и пожелания ее становятся все длиннее, сочнее, ярче.
Муж Иты, Михл, или «бычок», как она его зовет, телефоном мало пользуется, он рассылает поздравительные открытки. Накануне пасхи, накануне Первого мая, праздника Победы, накануне рошгашоно, накануне Октября и Нового года идет Михл на почту, становится возле окошка, где продают конверты и марки, и, всмотревшись внимательно в образцы, выставленные в витрине, обращается к оператору, указывая на ту или другую открытку за стеклом:
— Корабль «Аврора» — пять штук, Кремль — шесть, Космос — три, и вот эту, с цветочками — «поздравляю», — тоже три. Всего сколько будет? — подсчитывает он вслух. — Пять и шесть — одиннадцать, и еще три — четырнадцать, и, кажется, еще три я хотел — это уже семнадцать. Боюсь, не хватит. Дайте, пожалуйста, еще три, чтобы было ровно двадцать, вот эти: Московский планетарий, фонтан «Дружба народов», Валентину Терешкову — все по одной…
Девушка уже приготовила Михлу сдачу с рубля, но он не торопится забирать мелочь.
Купленную кучу открыток Михл бережно кладет в оба нагрудных кармана. В один не помещаются. Открытки словно излучают тепло. Они поторапливают Михла. Придя домой, он тут же принимается за работу. В его блокноте почти на каждую букву имеется адресат, и, чтобы никого не пропустить или не послать по одному адресу две открытки, он придерживается строгого порядка, ставит галочки, плюсы, минусы. Начинает он, разумеется, с буквы «А», первым в блокноте значится Ишимбек Абдумомонов, киргиз, которого он никогда в глаза не видел. Однако Ита посоветовала мужу:
— Если ты пишешь всем, бычок, тебе больше нечего делать, так напиши и Ишимбеку тоже. Он — хороший человек. В эвакуации я жила рядом с его юртой, и мы были добрыми соседями. Он научил меня ездить на ишаке, давал пить из пиалы кумыс. Это — конское молоко, очень полезное, говорят, оно снимает все хворобы и болячки. С непривычки немного тошнило от него, но, как видишь, я не отравилась и глупой кобылой или безмозглой ослицей тоже не стала, не в пример другим, которые не пили кумыс и не ездили на ослах. — Ита многозначительно посмотрела на Михла.
Она никак не может удержаться от того, чтобы при малейшей возможности не уколоть своего благоверного. Но Михл сделал вид, будто не расслышал, — лучше промолчать… Он был доволен, что хоть один раз, в праздник, может угодить Ите. Старательно выводя каждую букву, он написал:
«Дорогой Ишимбек, Ишимбечиха и вся ваша юрта! Я, моя жена Ита и дочь Лиза поздравляем вас с наступающим всенародным праздником, желаем, чтобы были вы здоровы, счастливы и до глубокой старости пили кумыс. С сердечным приветом семья Прилуцких».
Затем он написал открытку земляку Янкелу Берковичу, что живет теперь в Одессе; Ганулину, с которым служил в одном полку, тот был сержантом, и Михл оказался в его непосредственном подчинении. По правде говоря, Михл в то время желал иметь лучшего командира над собой. Перед отправкой на фронт новобранцев некоторое время продержали в тылу, и этот Ганулин на каждом шагу тогда делал замечания Михлу — то пилотка съехала набок, то винтовка висит криво на плече, то ногу как следует не заносит вверх при маршировке. «Генерал, — в сердцах думал Михл, — и то, наверно, не так строг. Как бы я ни делал — все плохо. Не помогает даже махорка, которую я, человек некурящий, отдаю ему». А подружились они после одной из атак, когда Михл неожиданно для всех и, может, для себя самого пополз вперед, опередив остальных, прыгнул в траншею к немцам, выпустил всю обойму и… чудом остался жив. Чудеса на войне случаются чаще, чем где-либо. Набожный Михл поблагодарил бога и стал еще набожнее, а командир Ганулин с тех пор стал будто его родным братом, говорил «молодец», ставил в пример другим и брал его с собой на ответственные задания. «Михеич не подведет…»