ПОЗДНО НОЧЬЮ
Вечерами микрорайон светится всеми своими новыми тысячами окон, но постепенно свет тут и там гаснет. Раньше всего обычно он гаснет в кухнях — домочадцы поужинали, хозяйки помыли посуду, сняли с себя фартуки. В одиннадцать часов, а порой немного позже диктор телевидения желает зрителям спокойной ночи, и те, усталые, облегченно вздохнув, выключают телевизоры. Сквозь гардины уже не сеется на улицу голубоватый свет экранов. Вскоре остаются гореть только дежурные лампы у подъездов и на лестничных площадках, да кое-где еще светит лампочка в квартире. Светлое пятно от нее не исчезает, лежит светлячком на крохотном кусочке тротуара или на тропинке, а то и притаится в траншее, на недавно уложенной там трубе.
Был уже второй час ночи, но Лев Борисович еще сидел за столом в своем кабинете. Свет настольной лампы проникал на улицу, прокравшись между половинками гардины, а в коридоре пучок лучей, скользнув в приоткрытую дверь, улегся на красной каемке ковровой дорожки.
Лев Борисович просматривал почту, которую обычно приносят три раза в день. Утром — утренние газеты, вечером — «Вечерку», днем — письма. Приходя вечером домой, он бегло просматривает корреспонденцию, вылавливает наиболее важную, подробнее читает позже, перед физкультзарядкой, о которой не забывает перед сном так же, как набожный еврей о «Кришме»[4].
Сейчас он с интересом просматривал книгу, вышедшую на днях из печати; автор, известный металлург, прислал ее с теплой дружеской надписью на титульном листе. Читая книгу, Лев Борисович, по своему обыкновению, тут же что-то записывал в толстый блокнот, который уже давно было пора сменить, но его хозяину так же трудно с ним расстаться, как со старым столом. Лев Борисович каждый раз выискивает на страничках блокнота крохотные свободные островки и, желая побольше втиснуть в них, пишет мельчайшими буквами. Зато он там находит все, что ему нужно, правда, часто с немалым трудом. Лев Борисович вообще считает, что одна треть жизни у него уходит на поиски.
Однако в это позднее ночное время бодрствовал не один Лев Борисович. Вернувшись час назад домой, он никого из гостей уже не застал. Поля, усталая после вечеринки, лежала на диване, который ночью превращается в двуспальную кровать. Как обычно, она заняла место у стены, ждала Лебора — так за глаза дружески-шутливо зовут Льва Борисовича на работе и так называет его она. Володя тоже еще не спал в своей маленькой комнате, он «глотал» «Лунную пыль» Кларка — Лиза дала ему книгу на один вечер. Довольный тем, что домочадцы еще не спят, Лев Борисович, едва успев снять пальто, остался стоять в коридоре напротив обеих комнат и в приподнятом тоне начал рассказывать, зачем его срочно вызвали в институт и о чем там говорили. Своей вытянутой фигурой, удлиненным лицом, на котором горели глаза, он в эти минуты действительно напоминал Дон Кихота, невероятного фантазера, ему только недоставало шпаги и шлема безрассудного рыцаря. В его рассказе было что-то совсем детское, никак не вяжущееся со степенностью и серьезностью научного работника, ученого, да и вообще пожилого человека.
Его темпераментный рассказ среди ночи Полина Яковлевна слушала с острым противоречивым чувством. Разумеется, радостно было услышать о том, что ее мужу оказывают доверие, ценят его работу, дают ему возможность продолжать ее в полную силу. При всем том ее очень огорчало, что он забывает, что дом есть дом, а семья есть семья, с семьей не экспериментируют, она не плавильная печь и не прокатный стан. Однако серьезный и длинный разговор она решила отложить на утро. Теперь она только хотела, чтобы он лег спать, тогда она тоже уснет.
Но он еще зашел к себе в кабинет и будто совсем забыл о ее существовании. Полина Яковлевна возмутилась. Раз так, она не завтра утром будет с ним говорить, но теперь, сейчас же, нужно только постараться говорить шепотом, чтобы Володя не услышал, ведь мальчик тоже еще не спит. Она не может себе позволить то, что разрешают себе другие жены. Она не вправе иметь претензии, противоречить, она не должна жаловаться. Своей нынешней ошеломляющей новостью о переезде в Сибирь ему, по-видимому, снова захотелось испытать ее верность, загорится ли она и воскликнет: «Я еду с тобой!» — или же заупрямится, начнет хныкать, — мол, она не может расстаться с Москвой, с работой, с друзьями и знакомыми, бросить новую великолепную квартиру. Дело не в квартире. Она его любит и не представляет свою жизнь без него. Когда он уезжает на две недели в командировку, она высматривает, ждет не дождется его. Она поедет с ним всюду — на Камчатку, на Сахалин, к черту на кулички. Ей только очень больно и сердце сжимается оттого, что после стольких лет совместной жизни он все еще смотрит на нее как на чужую. Все ее слова, ее поступки он до сих пор мерит только одной меркой, сравнивая со своей первой женой, Сабиной, которая погибла во время войны. Открыто он об этом не говорит, но она знает, чувствует, что все, что бы она ни сказала или ни сделала, у него вызывает вопрос, так бы или не так сказала и сделала Сабина. Разумеется, он вовсе не хочет, чтобы ни с того ни с сего семья поехала с ним, бросив работу, учебу, квартиру. Он только пожелал удостовериться в том, что она, Поля, готова на это точно так же, как, по его убеждению, наверняка была бы готова его первая жена, а так как Поля промолчала, он надулся, вошел в свой кабинет и сидит там. Вторая любовь — не первая любовь, и вторая жена, при всех своих хороших и даже очень хороших качествах, все же остается второй. До сих пор она сомневается, любит ли он ее, любил ли когда-нибудь по-настоящему? В тот вечер, в начале весны, когда они так неожиданно, так нечаянно познакомились, у него голова кружилась после удачной защиты диссертации. Он настиг ее на институтской лестнице и вместе с другими пригласил в ресторан. Потом они гуляли по бульвару, и он говорил ей о своем одиночестве…