Зелик выключил электробритву.
— Ты в самом деле хочешь поехать со мной или это шутка?
— Натощак, отец, я никогда не шучу. Поскорее умойся и садись к столу: Ты ведь знаешь, сегодня у меня еще рабочий день, отпуск начинается завтра. Какао уже готово, и твои любимые гренки тоже.
Когда сели завтракать на кухоньке за маленьким столиком, что стоял почти у самой газовой плиты, Зелик снова попытался отговорить дочь от поездки.
— Видишь ли, — начал он, — у меня уже есть билет, а у тебя…
— Да, да, — подхватила Люба, — очень хорошо, что ты напомнил. Пожалуйста, купи мне билет. Если не будет в тот же вагон, что у тебя, пусть будет в другой вагон, ничего, — она чмокнула отца в щеку, — а пока до свиданья, бегу на работу.
Зелик подошел к окну в тот момент, когда Люба уже была во дворе. Он встретился глазами с дочерью, и она в ответ взмахнула своей белой сумочкой. Пройдя несколько шагов, обернулась, опять взмахнула сумочкой. «Плутовка, — подумал Зелик, — хочет ехать, вот и будет теперь десять раз махать, я-то уж ее знаю».
С радостной улыбкой на губах он еще постоял немного у окна. Почему-то все чаще в последнее время получалось так, что радость, чувство удовлетворения как-то незаметно переходили в тревогу, сомнения. Люба, можно сказать, немного засиделась. Ей уже двадцать четыре. Зелика в равной степени беспокоит то, что она не выходит замуж, и то, что в один прекрасный день это может случиться. Придет домой с женихом и скажет: «Папа, поздравь нас…» Если бы у нее была мать… С матерью дочь более откровенна, чем с отцом. Дочь матери поверяет все тайны, секреты. Но он, Зелик, никогда не видел Любину маму, и сама Люба не помнит ее. Люба — его приемная дочь.
Она поехала вместе с ним. В Рудинске они устроились в заводской гостинице — трехэтажном доме, построенном еще в те времена, когда завод был в пять раз меньше и от цехов до гостиницы было не так близко, как теперь. Ныне она почти упирается в заводские корпуса, лишь бетонная ограда отделяет ее от территории завода. В номерах гостиницы места не пустуют — много приезжих. Зелик Зеглман чувствует себя здесь как дома. Если ему предлагают место в новой гостинице, на правом берегу Урала, где более комфортабельно и воздух гораздо чище, он отказывается.
— Я уже привык к левому берегу, — говорит он, — мне ведь нужно быть поближе к заводу.
На этот раз, глянув лишь мельком на свою койку, Зелик поспешил в другой конец коридора, где в одном из номеров дали место Любе.
— Приляг немного, тебе нужно отдохнуть с дороги, — сказал он дочери.
— А почему ты не прилег?
— Я же не в отпуску. Мне нужно срочно на завод. Закроют контору — считай, сегодняшний день пропал!
Зелик умчался на завод, и Люба осталась одна. В ее номере стояли еще три койки, но их владелиц сейчас на месте не было. Она переоделась, причесалась, перебрала вещи в чемодане. Взгляд ее привлекла валявшаяся на столе телефонная книга с потрепанными по краям страничками. Ее листали, вероятно, все, кто жил в этом номере: отыскивали нужный телефон или просматривали просто от нечего делать. Люба полистала книгу. В первом разделе были телефоны предприятий, различных учреждений, во втором — частные телефоны. В этом разделе, дойдя до буквы «З», она вдруг наткнулась на фамилию Зеглман. Зеглманов оказалось трое. М. Б. Зеглман живет на улице Орджоникидзе, 48. Зеглман Т. Н. — на Первомайской, 55 и Зеглман Н. И. — на Озерной, 1. Трое Зеглманов, с их точными адресами, следовали в телефонной книге один за другим, словно солдаты в строгой шеренге. Неожиданное открытие удивило Любу и обрадовало. В далеком незнакомом Рудинске сразу столько Зеглманов. В городе, решила она, наверно, есть еще люди с такой фамилией, их нет в этой книжке просто потому, что у них нет телефона. Кто же они? Зеглман не очень распространенная фамилия — на каждом шагу не встречается, Люба никогда раньше не встречала однофамильцев, не слышала о них тоже. Возможно, кто-то из них является родственником отца. В городе Муравеле, где она с отцом живет почти двадцать лет, кроме них, нет ни одного Зеглмана. Если был бы, они наверняка бы знали. Отец не раз говорил, что у них никого нет. Всех близких потеряли в войну. Остались только он и она, Люба. О том, что она ему не родная дочь, он никогда не говорил. И не нужно, она давно знает об этом сама. От того, что Зелик ей «чужой» отец, ведь ничего не меняется. Люба считает, что лучшего отца вряд ли можно иметь. Он так добр и заботлив, в сущности, все эти годы он жил ради нее.