— Не нужно, не нужно! — замахал руками. — Простите меня, не имею ни минуты свободного времени, чтобы заниматься с вами. Еще раз повторяю: все, что вам положено, вы уже получили. — И чуть не вытолкнул его из кабинета.
«Одни неприятности на такой работе, как моя», — думал Зелик, лежа на гостиничной койке. Как же все-таки заполучить необходимые рулоны и трубы? Устав думать все о том же, он вспомнил разговор с Любой и задумался над своей родословной. В памяти перебрал всех родных, всех Зеглманов. От большого, разветвленного семейного древа осталась всего лишь одна-единственная ветка — он, Зелик, и на этой-то единственной ветке прижилась молодая веточка — Люба…
Родился Зелик Зеглман в местечке Карлинец, расположенном на границе двух советских республик — России и Украины. Шоссейная дорога, пересекающая местечко, уходит одним концом в сторону Курска, Понырей, Орла и дальше — в старые русские города и села, другим — ведет в Ржев, Белгород, Харьков, в глубь Украины. Деревня возле местечка Карлинец потому и носит два названия — русское Большие колодцы и украинское Великі криниці.
После войны в местечко Карлинец вернулся всего лишь один еврей — Зелик Зеглман. Было ему тогда 23 года. На его долю во время войны выпало немало лишений и невзгод — столько, сколько их выпало на долю еще миллионов людей. На фронте был он ранен и затем направлен в глубокий тыл в госпиталь, находившийся в Алма-Ате. Случайно в госпитале от одного раненого узнал, что местечка Карлинец больше не существует, те, кто жили там, погибли. После госпиталя он снова вернулся на фронт, попал в окружение. Думал, что его отправят в лагерь смерти, но его угнали на работу к Германию как «рабочую силу». Там он работал на сельскохозяйственной ферме у богатой помещицы-немки, таскал на поле удобрения, и если случалось, из ведра высыпалось немного, помещица, уставив на него стеклянно-водянистые глаза, шипела: «Русская свинья, подбери и съешь, будешь знать, как ронять то, что стоит дороже золота!»
Внешне Зелик не был похож на еврея. Сероглазый, волосы русые, не картавил, говорил без акцента. И все-таки находился в постоянном напряжении, нечаянно вырвавшееся еврейское слово, какой-то жест, просто вздох «ой!» могли выдать его. Он избегал мыться вместе с другими работниками фермы, ссылался на то, что у него срочная работа, а такой работы всегда хватало с избытком. Опасался случайно проговориться, что его подлинное имя Зелик. Для всех русских батраков у помещицы было одно имя — Иван. Но Зелик должен был помнить, что если вопрос коснется его настоящего имени, он — Федор, Федор Васильевич. Он знал за собой слабость бормотать во сне, боялся ночью спросонья произнести «Мамэ!», окликнуть братьев и сестер — Ицика или Шефтла, Хаимку, Голду, Фрейдку… Дневные впечатления, причудливо преломляясь, всплывают в сновидениях. То, о чем постоянно думаешь днем, не перестает мучить и в забытьи ночью. Когда на ферме в разговоре упоминали о евреях, «юден», Зелик изо всех сил старался казаться спокойным, равнодушным, потом весь день ему чудилось, что все видели, как он изменился в лице.
После ста пятидесяти дней и ночей, проведенных в фашистской неволе, после изнурительного труда, душевных мук пришла радость освобождения — Советская Армия вступила в Германию.
Советские люди, угнанные в неметчину, получили возможность вернуться на свою освобожденную землю. На Родину!
Зелик вернулся в свой Карлинец, но жить там не остался. Перед войной он закончил шоферские курсы и тогда же устроился водителем грузовика — возил песок из карьера, который находился в двенадцати километрах от его местечка.
Возвращаясь однажды с карьера, он увидел на обочине шоссе женщину. Она подняла руку, и он притормозил. У женщины оказался мешок с поросятами, она собралась с ними на рынок. Зелик пристроил мешок в кузове, женщину посадил рядом в кабине. Из слов случайной попутчицы он узнал, что она из деревни Большие колодцы — Великі криниці.
— Веселая команда у тебя! — прокричал Зелик; поросята так визжали, что заглушали шум мотора.