К субботе бабушка начинала готовиться уже в четверг, а в пятницу у нее не было свободной минуты. В большой печи пекла халы, ставила куглы — один из лапши, другой — сладкий. Над кастрюлей с золотистым бульоном вился пар, а от запаха фаршированной рыбы слюнки текли. Еще готовила паштет, фасоль с жареным луком и гусиным жиром, компот. Самое лучшее время наступало в пятницу вечером и затем продолжалось всю субботу, когда сходились к нам дедушкины и бабушкины сыновья, дочери, внуки. Потом дедушка снимал субботний сюртук, в доме становилось тихо, тоскливо. Дедушка принимался за хозяйственные расчеты. Говорил мне: «Уже два месяца, как немая задолжала за квартиру. Сходи к ней, Мина, наверх, пусть принесет деньги». Немая, бедная пожилая женщина, торговала семечками. Когда я приходила, она сжимала обе ладони в кулак, потом разжимала их, показывая, что там ничего нет. Мне не хотелось тут же возвращаться домой, дедушка обязательно рассердится и пойдет сам требовать деньги. Я выходила во двор и бесцельно бродила возле одного дома, возле другого. Увидев меня, Шмулик-сапожник подзывал: «Минеле, — обращался он ко мне, — я тебе сошью пару ботинок. Научи мою ребятню русскому алфавиту».
Я училась в первом классе гимназии, умела читать и писать. Стала учить других. Менаше-портной очень хотел, чтобы его сын, Рувка, стал со временем приказчиком.
«Ты бы научила его подписываться, — попросил меня Менаше, — тогда из него выйдет толк».
Я научила Рувку подписываться… Когда мне приходилось бывать в хатах бедняков, я испытывала неловкость: была хорошо одета, щеки румяные, а мне хотелось быть такой же бледнолицей, как и дети, с которыми я занималась.
Моя учеба в гимназии вскоре окончилась. Там у меня была подруга, она говорила: «Все дети бедняков, как правило, учатся хорошо». Я училась хорошо, но что с того — я не уплатила за обучение, и мне пришлось оставить гимназию. Проучилась я три класса. Тут-то и появился этот парень, сын Азриэля, — светлая голова, самоучка. Звали его Эля. Однажды Эля говорит моей бабушке: «Пусть Мина ко мне придет. Я буду ее учить без денег, бесплатно».
Он был на три года старше меня. Ему было пятнадцать, мне — почти двенадцать. В математике он был не силен, зато историю и литературу знал отлично. Он мог увлекательно рассказывать о Пушкине, Лермонтове, Тургеневе, знал о Цезаре, Антонии и Клеопатре, Иосифе Флавии, — здесь он себя чувствовал как рыба в воде. Минуло некоторое время, и я влюбилась в него. И он в меня тоже. Как-то раз девушки из состоятельных семей пригласили его на бал-маскарад, и он взял меня с собой. После бала все поехали на пустовавшую дачу, которая принадлежала одной из этих состоятельных девиц. Кто тогда был более счастлив, чем он и я? В синем небе сияла луна. Нам попалось грушевое дерево, и мы начали рвать груши. Они были очень твердые — такие у нас обычно долго лежали на чердаке, пока не становились мягче. Но эти твердые груши мы грызли с завидным аппетитом. Огородами прошли к речке, совсем забыв про поздний час Я чувствовала за спиной у себя крылья, никогда мне еще не было так хорошо. Вообще тот вечер остался в моей жизни как самое светлое воспоминание…
Мина умолкла, щеки у нее порозовели, глаза влажно блестели.
— Я тебя еще не утомила? — спросила она Любу. — Люди моего возраста любят вспоминать, что было когда-то. А что у них есть еще, кроме воспоминаний? Все, что касается давно ушедших дней, помню превосходно, гораздо хуже помню то, что произошло совсем недавно. Тут уж память изрядно сдает. Имена своих бабушек и дедушек помню отлично, а вот внуков и правнуков частенько путаю по именам. Ну, так слушай дальше…
Феликс деловито заметил:
— Но пусть Люба скажет, совпадают ли имена твоих бабушек и дедушек с именами ее прародителей. Это же главное, что нужно выяснить…
— Выяснить мы еще успеем. Если тебе, Феликс, уже надоело сидеть тут и слушать, можешь пойти в другую комнату и взяться за книжку…
— Нет, нет, — Феликс подвинул свой стул ближе к Любе, — рассказывай, это же интересно.
И Мина продолжала:
— Вскоре Эля уехал из Житомира. Мне тогда казалось, что весна навсегда ушла из моей жизни. В меня, правда, влюбился другой парень, но это были уже, так сказать, будни, середина недели, а мне хотелось, чтобы снова вернулась моя суббота, чтобы снова пришел мой праздник… Парня этого звали Зуся. Помню, он принес как-то три большие груши дюшес, выложил их на стол и две, лучшие, съел сам. Когда он ушел, отец говорит мне: