«Не води ты с ним дружбу. Сразу видно — свинья».
«Я же сама просила его съесть груши…» — пыталась я защитить Зусю.
«Ты могла просить… Но человек познается в малом. Короче, я не хочу здесь больше видеть его…»
Когда началась первая мировая война, мне было семнадцать лет. Я уехала в Екатеринослав к брату — он там работал в типографии. Хожу-брожу как в воду опущенная, никому не нужна. И работать не работаю, и не учусь, а мне так хочется и того и другого — и работать, и учиться. В Екатеринославе была гимназия, где уроки проходили в послеобеденные часы, и вот однажды, набравшись храбрости, я пошла к директору гимназии. Своими очками и бородкой он немного похож был на Чехова. Портрет писателя мне как-то довелось увидеть в журнале «Нива».
«Мне известно, господин директор, — обратилась я к нему, — что, если хочу поступить учиться, нужно внести деньги. Я хочу попросить вас только об одном: разрешите мне присутствовать на уроках». Если уж везет, то сразу во всем. Директор дал мне разрешение сидеть на уроках, а спустя некоторое время я устроилась на работу. Мой брат посоветовал мне зайти в Комитет помощи беженцам войны и спросить, не нужна ли машинистка.
«Только не говори, что не умеешь печатать, — предупредил он меня. — Когда тебя возьмут на работу, ты быстро научишься. Сначала будешь одним пальцем стучать, а потом дело пойдет как нужно. Вот я, к примеру, наборную кассу знаю с закрытыми глазами, литеры, то есть буквы, сами в руки идут…»
Комитет находился в трехэтажном доме на Елизаветинской улице. Я увидела перед собой новых людей — адвокатов, врачей, артистов. Однажды после работы ко мне подошел мужчина, солидный такой, в годах, грустные черные глаза смотрят приветливо. «Меня зовут реб Мордхеле, — говорит он мне. — Не хотите ли вместе со мной пройтись в один дом?» Я не стала спрашивать — в какой дом? — и пошла вместе с ним. До сих пор у меня стоит перед глазами то, что я там увидела. Дом, куда мы пришли, когда-то был баней, но баней необычной, она была построена в честь Екатерины. То была не баня — дворец, с колоннами, со скульптурами. Потолки и стены расписаны картинами, на которых изображены мадонны в окружении ангелов. А на паркетном полу — от дверей до окон — ряды железных коек, и на них, кто лежа, кто сидя, обитали изможденные, прикрытые тряпьем люди.
На обратном пути реб Мордхеле говорил мне: «Нужно, конечно, быть образованной, Минеле, но жить следует не только ради себя. Нужно, чтобы тебя занимали и какие-то общественные интересы тоже. Кругом столько бедняков. А сколько сирот… Ты работаешь, учишься — это прекрасно. Но каждый из нас должен что-то сделать для тех, кто лишен куска хлеба. На Петербургской, в темном подвале, где раньше хранили картошку, живет семья из Литвы. Ты бы зашла к ним, поговорила. Может, чем-нибудь сможешь им помочь».
Я отправилась в этот подвал, и как велика была моя радость, когда смогла достать для этой семьи швейную машинку. Затем я добилась приема у управляющего Брянского завода. Он смотрит на меня: ходатай — розовощекая девица с челочкой.
«Наш завод производит сейчас военную продукцию, — сказал он, — и мы ведем строгий отбор людей. Но ради такой симпатичной девушки… Хорошо, пусть эти трое парнишек зайдут ко мне».
Мать их была просто счастлива, не знала, как меня отблагодарить. «Мой брат живет в Африке, в Алжире, — поведала она. — Я напишу, чтобы он прислал страусовое перо для вашей шляпки…»
Я снимала комнату вместе со своей подругой, беженкой из Ковно, которая тоже работала машинисткой. В столовой мы брали на двоих тарелку супа. Если в супе попадался кусочек мяса, делили его пополам. Мы зарабатывали себе на пропитание, и в то же время не забывали о тех, кто нуждался в помощи. Однажды сижу и печатаю на машинке письмо в Петербург, там находился главный Комитет по делам беженцев. Адресовано оно было некоему адвокату Льву Иосифовичу Зеглману. Печатая это письмо, я, конечно, не могла знать, что этот Зеглман потом станет моим спутником в жизни и мы проживем вместе пятьдесят восемь лет…
Мина низко наклонила седую голову, продолжая пальцами водить по столу, словно эти двигающиеся пальцы помогали ей вести нить рассказа.
— Вскоре он появился в Екатеринославе, этот петербургский адвокат. Молодой человек в сюртуке, курчавый, в пенсне. Высокий лоб с двумя поперечными складками. Комитет устроил вечер помощи раненным на фронте. Я стояла у столика в фойе и торговала книгами. Когда возле меня появился молодой мужчина в пенсне, я протянула ему книгу, только что вышедшую из печати.