Олеся в задумчивости подошла к письменному столу и, выдвинув нижний ящик, заполненный коробочками, в которых находились многочисленные награды, вынула мужские часы с черным циферблатом. В ремешок был вделан компас.
— Это мне подарок от одного командира, лейтенанта… Возьми, — она подала Володе часы. — Они не бьются, не боятся сырости…
От потемневшей крышки часов Володя ощутил на ладони приятную прохладу. Завел часы, и они пошли. Поднес часы к уху и сквозь их тиканье слушал слова Олеси:
— Это хорошо, что ты помнишь про отца. Земля немая… Но иногда она все-таки выдает свои секреты. Нужно искать.
— Это так, — подтвердил Семен. — Но откуда он начнет, ведь Карпаты большие…
— Я пойду по маршруту, который проделала наша армия в горах в октябре тысяча девятьсот сорок четвертого года, — сказал Володя. — Буду всюду ходить и спрашивать.
— Хорошо, мы еще твой план обсудим, — сказала Олеся. — Ты же побудешь у нас. А пока, Володя, айда на боковую. Ты ведь устал с дороги.
— Когда вы завтра встанете, разбудите меня, пожалуйста, — попросил он.
— Лучше выспись, сынок. Мы уходим очень рано, — ответила Олеся.
Постель была высокая и мягкая. Володя лежал, укрытый тонкой простыней, и еще долго слышал, как в другой комнате Олеся с мужем о чем-то говорили.
Когда он утром проснулся, их уже не было. В доме хозяйничала их дочь, Маринка, ночевавшая у тетки в городе. Маринка — рослая, стройная девушка, с такими же большими выразительными глазами, как у ее матери, только они у нее посветлее и повеселее.
Заветное желание этого парня — найти могилу своего отца — вызвало у Маринки самое горячее сочувствие, она очень хотела хоть чем-нибудь помочь ему. Словно боясь, что он исчезнет до того, как она накормит его и даст еды на дорогу, она занимала его разговором.
— Моя мама, — рассказывала она на своем мягком певучем гуцульском диалекте, — совсем не хотела, чтобы в нашем селе поставили ее бюст. Что она — святая или ангел? Она заходит в магазин купить ситцу на платье, выбирает, смотрит, а через открытые двери виден ее памятник. Сначала она себя чувствовала очень неловко, теперь привыкла, и мы тоже привыкли.
Мама говорит, — продолжала Маринка, — что ей хотелось, чтобы на ее бюст посмотрел граф Шенборн. Половина нашего Закарпатья, а может больше, принадлежала ему. Когда Красная Армия освободила наш край, он сбежал за границу. Он-то убежал, но его дружки остались. Днем сидели по домам, а ночью эти бандиты грабили, убивали. Каждому, кто вступил или собирался вступить в колхоз, они грозили, что убьют его, прислали записку и моей матери — она уже тогда была в колхозе звеньевой. Так и так, убьем, если не выйдешь из колхоза… Хочешь, я покажу тебе монеты всех стран мира? — вдруг спросила она, предположив, что ему уже наскучило слушать про ее маму.
Она выбежала в другую комнату и вскоре вернулась с маленькой деревянной шкатулкой, которую, однако, несла обеими руками, видимо с тем, чтобы показать тяжесть груза, который там хранится. Высыпала на стол кучу мелких монет — пфенниги, песо, сенты.
— Это моя коллекция, — Маринка перебирала монеты и показывала Володе одну за другой. — Где, ты думаешь, я их собрала? У нас же, в селе. У нас тут почти нет ни одной семьи, из которой кто-нибудь не побывал в Америке или в другой стране, и каждый из-за границы привозил маленькую монетку в кармане — на память о чужбине. Мой дедушка Петро еще в тысяча девятьсот двенадцатом году уехал в Чикаго, хотел заработать деньги на постройку собственного дома. Он там работал на бойнях… В «Экономгеографии» написано про эти самые бойни, там режут скот для всей Америки. Вот его монетка, которую он привез оттуда. Видишь, она немного красная, будто от засохшей крови… А вот песо из Аргентины, там был мой отец, он тоже хотел построить дом. Сначала поехал в Австрию. Это австрийская, — Маринка взяла в руку потертый пфенниг. — В Австрии он не устроился и отправился в Англию. А это английская монета — пенни. Это японская иена. В Японии был дядя Василь. Видишь, какая она ржавая, ее нужно поскрести, тогда она заблестит.