Тем временем в синагоге уже стало по-будничному шумно. Кантор с певчими покинули аналой, молельщики дружно закрыли Молитвенники, сняли с себя талесы, уложив их в мешочки. Один еврей, завернувший свой талес в газету «Известия», кричал жене своей наверх, на галерею: «Гита, скорее идем домой, я умираю от голода». Скамьи быстро опустели. Оставались сидеть считанные старики, и Михл был в их числе, он не торопился уходить и, словно по инерции, все еще бормотал молитву. «Всю жизнь, наверно, прожил в Москве, а такой фанатичный», — удивленно, с некоторым сожалением подумал Володя.
— Простите, ваша дочь ждет вас, — обратился он к Михлу.
— Она разве здесь? — Михл с неожиданной живостью повернулся к Володе. — Я иду, только еще немножечко осталось закончить.
Когда они вышли из синагоги, переулок был гораздо менее оживленным, чем прежде. Шумя моторами, скользя мокрыми шинами по мостовой, сновали машины, которые полдня не могли здесь проехать и были вынуждены совершать объезд через другие улицы. Из открытого окна двухэтажного дома, что находится по соседству с синагогой, доносился девичий альт:
В другом доме, на максимальной громкости, трубило радио. Спортивный обозреватель выразительным и страстным голосом человека, который должен в одинаковой степени болеть за все команды, делал прогнозы предстоящим матчам большого футбола. После странной, непонятной и гнетущей своей необычной отчужденностью и обособленностью атмосферы синагоги Володя теперь снова был в своем привычном, хорошо ему знакомом мире. Лиза стояла у выхода внизу, около ступенек, и, увидев Володю с отцом, пошла им навстречу; взяв старика под руку, она едва удостоила взглядом Володю, как бы подчеркивая этим, что, кроме отца, она больше никого не ждала.
— Ты был бычком и бычком останешься, — напустилась Ита на Михла, как только он вошел в дом и поздравил с праздником. — Разве так долго молятся? Все евреи давно ушли домой, успели поесть, а ты все постишься. А где Володя? — спросила она немного погодя. — Он был в синагоге?
— Конечно, — ответил Михл. — Вместе с Лизой.
— Как ты его там нашла? — допытывалась Ита у дочери.
— Это неважно, мама…
— Он тебя раньше увидел или ты его?
— Мама, дай спокойно поесть…
— Ешь, ешь на здоровье, дитя мое. — Ита положила в ее тарелку кусок фаршированной рыбы. — Он тебе ничего не говорил, — принялась она опять за свое, — у них уже высох потолок после наводнения?
— Нет, мама, еще не высох! — вспылила Лиза. — Куда ты спрятала хлеб? Я не могу рыбу есть с мацой, не лезет в горло эта солома.
— Где я тебе возьму хлеба? Все вычищено до крошки.
— Раз так, я не дотронусь до твоей рыбы.
— Глупенькая, с мацой ведь вкуснее, райское кушанье, возьми немного хрену, — начал ее уговаривать Михл, уже успевший подкрепиться двумя рюмками пасхального вина, съесть тарелку золотистого бульона с большим кнедликом и плотно начиненную фаршем голову карпа.
Чтобы не расстроить праздничный обед, Ита, охая и вздыхая, пошла на кухню, долго рылась там, пока достала полбуханки хлеба, что была спрятана на нижней полке буфета среди других продуктов, запрещенных к потреблению в пасхальные дни.
— На, ешь… Ты уже была упрямицей, когда я тебя еще носила в своем чреве… — Ита положила хлеб на стол, и Лиза демонстративно с большим аппетитом тут же стала уплетать его за обе щеки. — Никогда она столько хлеба не ест, — Ита досадовала и в то же время была довольна, что дочь сытно пообедает.
В доме было жарко. Видимо, котельная имела лишний запас угля и теперь, весной, отапливала лучше, чем зимой, в большие морозы. К батареям нельзя было притронуться.
Покончив с пасхальным обедом, на котором хлеб соперничал с мацой, Лиза вышла во двор. Двора, собственно, и нет. Между одним домом и другим — свободная полоска земли такой величины, какую занял бы дом, если бы положить его на землю горизонтально. Чего только нет на этом маленьком, узком «свободном» клочке; каждый метр рассчитан не хуже, чем в квартирах. Четыре столбика с лабиринтом веревок для белья, стол для любителей забивать «козла», горка и карусель со стульчиками для детей. А между этими сооружениями, на каждом крохотном незанятом кусочке, посажены деревца, кустики или цветы.