В оккупации прадед уже не переезжал с места на место, но сменил при перерегистрации в немецкой комендатуре фамилию — стал Степановым, по отчеству, то есть по имени своего отца. Русским он считал себя всегда, а православным был уже в давно ушедших поколениях.
Мой прадед был беспросветным лузером, по новой типологии. После революции проживал только в самых медвежьих углах и не стремился к деньгам и роскоши.
Не воспользовался ни малейшим поводом выкарабкаться из нищеты и сделать карьеру. Двух его родных братьев расстреляли в бесчеловечном ГУЛАГе. Но не надо торопиться с выводами. Расстреляли, наверняка, не за происхождение. Один из них был замминистра мясомолочной промышленности в одной из союзных республик. Другой — замминистра финансов. Любуясь на министров нынешней демократической России, можно сделать логическое умозаключение, что расстреляли их не зря.
А в конце концов прадед отказался, вернее, отказались уже его дети, от почетного звания «Праведник мира» и солидной награды от правительства Израиля за спасение еврея.
В оккупации дед полтора года прятал на чердаке сына знакомого еврея по фамилии Портнов, вполне себе даже русской. В первые же дни по приходу НАШИХ отец этого юноши заявил в НКВД, что мой прадед сменил фамилию при немцах. Моего пращура тут же посадили для выяснения причин, а его дочка, моя бабка, носила ему вареную картошку в камеру, окошко которой было на уровне мостовой. Ее мать, моя прабабка Вера Михайловна Степанова, в девичестве Энгель, кинулась в ноги к жене этого еврея Портнова, напомнив, что они спасли жизнь ее единственному сыну. Еврейская мама заставила чересчур по-пролетарски бдительного еврейского отца спасенного юноши дезавуировать свое заявление в приемной НКВД, и прадеда отпустили.
Старик до пенсии работал агрономом в глубинке, а на пенсии — кочегаром в тепличном хозяйстве, которое до того возглавлял. Мой отец, его внук, рассказывал мне, что дед Степанов-Энгельгардт запомнился ему ласковым и молчаливым дедушкой, который никогда не рассказывал ему о прошлой жизни, но и никогда не позволял себе едкой колкости в адрес большевиков и СССР. Зато очень много рассказывала бабушка Вера, как богато они жили до революции и во время НЭПа, но она тоже ни разу не прошипела что-либо против советской власти. Боялись, как бы.
Что касается моего отца, то он был человеком нестойких и путанных убеждений «перестройщика», но в рассказах о моих предках я ему безоговорочно доверяю.
Кое о чем помню я сам. Мне было восемь лет, когда нас навестила проездом дочка самого младшего из братьев моего прадеда Энгельгардта, уже сама бабушка по годам. Она, выправив с нашей помощью все документы о немецком происхождении ее предков (отксерокопировала свидетельство о крещении и венчании с печатью в виде храма на пожелтевшей до ломкости бумаге), перебиралась на постоянное место жительства в Мюнхен.
Мы провожали ее в аэропорт и мне, мальчишке, сунули в руки три консервные банки со сгущенным молоком, сливками и какао, которые наша гостья забыла упаковать в свой багаж. Она до пенсии проработала замминистра мясомолочной промышленности Туркменской ССР, страсть к коррупции по наследственности передалась, так сказать. Двоюродная бабушка уже прошла таможенный контроль. Со слезами на глазах я умолял таможенников пропустить меня к любимой бабушке, которой забыл передать гостинец. Так я первый и единственный раз помимо воли вляпался в контрабанду. Как я узнал гораздо позже, в консервных банках были бриллианты, которые мой прадед должен был когда-то унаследовать от отца и которые были переданы на временное хранение его младшему брату. Я узнал об этом, сам уже будучи в годах. И тогда мне стала понятна фраза из «Повести временных лет»: «и возста брат на брата».
Кстати, моя двоюродная бабушка Маша в Германии не зажилась, хотя и получила от немецкого государства бесплатно трехкомнатную квартиру в пригороде Мюнхена. Перебралась в Америку, потому что германские власти никак не позволяли ее туркменским внукам (дочка была замужем за племянником президента Туркмении) «воссоединиться» семьей. В Германии и своих турок (или турков) хватает.
2
Я пока что рассказал о родственниках по материнской линии. По отцовской линии тоже не слишком отрадно, чтобы слишком уж углубляться в родословную. Начну с прадеда Павла. Мой отец не видел своего деда, умершего удивительно быстро очень молодым человеком. Просто лег спать в жаркий летний день под яблоней в саду, заболел воспалением легких и умер через три дня. Удивительная слабость на простуду для сельского жителя, не правда ли? Прабабушка по матери, его жена, на все приставания моего отца отвечала внуку, что в ее жизни ничего интересного не было, гражданская война обошла их края, и вообще их глухомань всегда была и остается тихой заводью безо всяких знаменательных событий.