Через три недели мы увиделись вновь, на полтора-два часа. Поели салатов, попили кофе, поулыбались друг другу. Я рассказала ему, как мои дела, и он меня внимательно выслушал. Это было прекрасно.
А потом снова было ожидание. Еще через месяц я поняла, что не тяну быть подругой национального героя. Меня вконец замучили бессонница и тот факт, что я не могла ему позвонить: он почти никогда не брал трубку, а звонил всегда сам, при этом номер его был не определен. Я спала с лица и упала духом.
Именно тогда я поняла, почему меня не испугала его решимость в назначении меня подругой. Его решимость ничего не меняла, и он сам это прекрасно знал. Он не принадлежал себе, он принадлежал Родине.
– Вот, Ада, – говорю я, – тогда-то я и поняла, как далеко понятие виртуальности шагнуло в нашу жизнь.
– В каком смысле?
– В самом непосредственном. Видишь, мне на выбор был предоставлен пантеон женихов высшего разряда: все упакованы материальными ценностями, властью, опытом и одиночеством, все нацелены на отношения и при этом все… абсолютно виртуальные.
Те, кто был упакован материальными ценностями, были виртуальны сами для себя и в сердце своем, ища непонятно чего непонятно зачем. А те, кто был наделен властью, опытом и одиночеством, существовали параллельно этому миру, в телефонных сетях и мейлах, и проводили больше времени в самолетах и машинах, нежели в собственной спальне.
– Так что, – говорю я Аде, – хочешь быть женой, будь ею. Только высоко не замахивайся. Браки, конечно, заключаются на небесах, но жить-то нам в браках надо на земле!
Очень довольная нашей разъяснительной беседой, Ада понимательно хихикает. Потом еще выспрашивает какие-то советы и рекомендации, передает многочисленные и многообразные приветы подругам по шабашам, пытается узнать, как моя личная жизнь сейчас.
Я быстро прощаюсь с ней, пожелав удачи, сославшись на спешку: мне надо собирать чемодан. И не дорассказываю ей половины причин из полутора, почему я все-таки не превратилась тогда из интернетной невесты в жену. Шанс ведь был.
Положив теплую трубку на зарядку, я обнаруживаю себя в ванной, перед зеркалом. Я наконец вспоминаю, что забыла. Это моя любимая зубная щетка. Мигом выхватываю ее из стаканчика и снова смотрю на себя в зеркало.
Все эти Интернет-знакомства – дела давно минувших дней… Больше трех лет прошло с тех пор, как я написала тот материал, а кажется, не больше шести-семи месяцев минуло. У меня какое-то странное ощущение времени, оно идет быстрее, чем я о нем думаю.
Я вдруг вспоминаю В. В. очень живо, с симпатией. Конечно, из уважения к его заслугам я не помянула его в своей статье. И конечно, он не был последним: для чистоты эксперимента я довела число кандидатов до десяти. Так же как вначале ко мне приезжали оголодавшие представители крупного и полукрупного бизнеса, так же в конце приезжали представители силовых структур.
«Как он там? – думаю я о Владимире. – Поди, нашел себе боевую подругу».
И вслух добавляю:
– Что ждет его, как Ярославна на стене.
Не удержавшись, издаю одиозное «хи-хи». Хотя при чем тут мое «хи-хи», непонятно. История ведь совсем не из разряда хи-хи.
Тогда, ранней слякотной весной, в мое муторное стойкое ожидание В. В. как комета вклинился не виртуальный человек, а реальный. Но это уже совершенно другая история, – а времени, чтоб ее вспоминать, нет ни сейчас, ни вообще в жизни. Иногда мне кажется, что истории этой нет места даже в моих воспоминаниях, но это, конечно, так только кажется… Воспоминания не победить, это скрижали жизни.
«Пора спать», – думаю я. И надеюсь, что это последнее, что я сегодня думаю.
Роман жителей мегаполиса
Я сплю, и мне снится ранняя слякотная весна. Слюдяные лужи, полутемный мартовский сквер через дорогу. Я выхожу на воздух из карусели и мишуры очередной московской тусовки. Следом за мной выходит он. Мы смотрим друг на друга и молчим. Молчим. И эта тишина, это молчание легко и прозрачно, как слюдяной лед на лужах: ни тени напряжения, ни тени двусмысленности, как, впрочем, и особого смысла, – ни тени.
Я думаю: как странно. Мы так долго молчим. Мы, наверное, похожи на двух умалишенных. Лишенных ума. А заодно с ним – амбиций, логики, опыта, представлений. Какое это счастье – быть дебилом, думаю я. И улыбаюсь. Он улыбается мне в ответ – гораздо дольше, чем улыбалась я, гораздо открытее…
Вместе с его улыбкой ко мне возвращаются ощущения внешнего мира, и я мгновенно чувствую, как сильно замерзла. И ныряю обратно: в карусель, в мишуру, в тусовку.
Эта история невероятно банальна, и даже во сне я чувствую ее таковой. Но прошли уже десятки месяцев, годы, а краски ее все не выцветают, как краски на полотнищах Рембрандта. А может быть, и не Рембрандта вовсе. Скорее это невытравляемый поп-арт: комикс, наложенный на городскую жизнь. Или городская жизнь, положенная на комикс, не знаю.
У нас был обычный городской роман, или, как говорят социологи, «роман жителей мегаполиса». Таких романов происходит ежегодно десятки тысяч. В соответствии со статистикой, длится он порядка трех месяцев (в Америке, надо полагать, девять с половиной недель) и ничем не оканчивается. Последнее обстоятельство, конечно, несколько утешает, но не так чтоб уж очень сильно, потому что мне теперь все чаще снится, что он необыкновенно счастлив – и не со мной.
Впрочем, я стараюсь его не вспоминать и о нем не думать. Временами мне это удается. Но вот сны… Над ними я не властна.
Мы познакомились на презентации, куда я пошла не по обязанности, а из дружбы к людям, которые ее организовывали. И он, и я были ранними гостями, и мне запомнилось, что он все как-то исподтишка наблюдал за мной, я чувствовала на себе его неяркое, но пристальное внимание, пока не набилось народу и мы не потеряли друг друга из виду. Со всех сторон тогда закружили меня разговоры, поцелуи, обнимания, «как дела?», «когда выйдешь замуж?» и с пришепетыванием и округлением глаз завсегдашнее «а ты слышала?..». Потерялись время и счет бокалам шампанского. Когда я вышла проветриться, то была уже навеселе. И вдруг он, рядом. Я подумала, это случайность, но потом оказалось, что нет. Только через месяц он признался: «Я весь вечер пас тебя – куда ты пойдешь, что будешь делать».
На выходе с праздника мы, естественно, столкнулись. Я в тот вечер была без машины. Он предложил меня подвезти. Ехать мне было совсем недалеко, до моей приятельницы, жившей на Китай-городе, куда я вполне могла добраться и пешком, но все-таки я согласилась. Только сев в машину, мы узнали, как друг друга зовут.
У него была внешность библейского архангела и имя Егор. Это было несоответствие.
Очевидно, и мои имя-внешность вызвали у него такой же резонанс несоответствия. Минут десять мы ехали молча, привыкая каждый к своим резонансам, а привыкши, разговорились.
Он был удивительный, Егор: настолько, что я не могла даже вначале понять, нравится он мне или нет. Темные волосы и светлая кожа не такая уж большая редкость для славян, тем более для славян восточноевропейских. На тех же Балканах полным-полно светлокожих красавцев, чьи очи так же черны, как и волосы. Но вот сочетание черных волос, светлой кожи и ярких серо-голубых глаз… Во всяком случае, в исполнении Егора эта гремучая смесь имела эффект гипнотический, сравнимый с эффектом персонажей вампирических фильмов.
– Да ладно, – сказал он, взглянув на меня пронзительными своими глазами, – как будто у тебя не так.
– У меня волосы не черные, – быстро возразила я.
– Ты еще скажи, темно-русые, – фыркнул он.
Я посмотрела сначала на него, потом отогнула солнцезащитную панель со своей стороны, открыла в ней зеркальце и посмотрела на себя. Смотрела долго. После минутной паузы Егор сдался:
– Ну ладно: у меня греческая примесь. Дед был греком.
Таким образом он получил прозвище Грек среди моих подруг.