– Я там с одним пареньком спаялся в пару, – чавкая, продолжал первый, – то есть я думал, что это парень. Ник-нейм Танат. Думал, азер какой-нить. Играет он странновато. Любит по углам ховаться, на кулачный бой без оружия почти никогда не выходит. Ну точно, азер, я думал. Правда, он научил меня прятаться от некоторых монстров и пересиживать их.
– Как это?
– Ну, оказывается, от некоторых, особо тяжелых, можно спрятаться и пересидеть. А потом бежать дальше. Ну, в случае, например, если ты на ультрауровне играешь, где они воскресают, не имеет смысла на таких уродов боеприпасы тратить.
В сумерках летнего вечера было видно, как прозрачное лицо системного оператора озарилось выражением интереса.
– И кстати, – продолжал первый, – я вообще не знал, что такое возможно. Ну так вот, прошли мы тут с ним какой-то очень кудрявый уровень. Да с первого раза, ловко так. И такое умиление на меня напало, ну, думаю, какой хороший парень, какой молодец! Я тут его и спрашиваю: «А как у тебя настоящее имя?» А он мне, Гарик, и отвечает: «Джада». Я говорю: это, что ли, женское имя? А он мне говорит: «Да, женское».
Бледный сисоп вытаращился на своего приятеля. В кусте сирени воцарилась особая разновидность тишины. Я сняла с шампура кусок мяса и съела его, довольная. Все это было очень смешно. Потом, я знала, будет еще смешнее.
Первый продолжил:
– Мы же там все белобрысые дядечки, и я просто не ожидал, что это окажется девица. Ну, она, не будь дурой, меня в этот момент из базуки и расквасила… Для тонуса, как говорится. Чтоб не расслаблялся.
– Сука, – с нежностью тигра отозвался приятель.
– Сука, конечно, – резюмировал его друг, – но ты прикинь: играет классно!
Мой виртуальный партнер под ник-неймом Jaroslaff (его лицо я видела тогда в первый и последний раз) не рассказал, что было дальше. А зря…
Потому что дальше было самое интересное. Возродившись после базуки в другом месте, мой чудесный боевой товарищ Ярослав кинул в общую сеть инфу о том, что «sredi nas baba. 17 etag, bolchoy zal s monstrom». И магистры игры устремились на 17-й этаж, сметая все на своем пути.
Непостижимым образом вычислив меня среди прочих равных, они начали гонять меня по всему этажу, от них просто не было спасу! О, они убивали меня «смертельно», много раз. Они просто неистовствовали, не давая мне ни малейшего шанса уйти. Я была в ужасе. И, «убитая» в очередной раз, я вышла из игры и не ходила на сайт две недели. Первую неделю я на них обижалась, вторую размышляла на тему, почему они так со мной поступили. Это было похоже на то, как если бы я посягнула на нечто святое, как будто я осквернитель праха в священных гробницах.
– Стоп, – прерывает меня моя подруга, – а Лара Крофт, кажется, как раз расхитительница гробниц?
– Точно. Игра так и называется «Лара Крофт. Расхитительница гробниц». В нее я, кстати, никогда не играла.
Тут мы смеемся и переходим на другие темы, поняв, что тема 3D сегодня исчерпана раз и навсегда, как и когда-то в моей жизни.
По дороге домой я размышляю о том, почему никогда не играла в «Лару Крофт». Ведь сколько раз я потом видела, как дюжие молодые геймеры выбирают себе образ тетки посисястее, увешивают ее оружием и носятся по виртуальным просторам, потрясая сиськами и оружием, с поросячьим визгом! Нет, всегда-то мне надо было влезть в шкуру какого-нибудь культуриста и бороться с монстрами, мужественно кривя чужое небритое лицо. Странно на самом деле. Наверное, так было мне привычнее? А может, так легче было прятаться от окружавших меня бойцов, упорно не прощавших мне принадлежность к женскому полу.
И еще в голову приходит мысль о том, что не так уж и бесполезен был для меня мой виртуальный опыт. Многолетнее увлечение бродилками привнесло в мой характер одно очень ценное качество.
В 3D-игрищах никогда нельзя стоять на месте, надо все время двигаться, иначе «убьют». Второй неписаный закон: никогда нельзя оказываться в углу. Ну, здесь я готова была поспорить: если угол затемненный и проверенный, то отдышаться в нем, конечно же, можно. Но недолго. А вот останавливаться нельзя никогда, это факт. Так же и в жизни: хочешь достичь верхних этажей этой игры, останавливаться нельзя. И отдыхать долго – тоже.
Позже я узнала одну африканскую поговорку, настоящую, «живую», которая до сих пор в ходу среди африканских пиплов: «Не важно, кто ты в этой жизни: хищник, догоняющий жертву, или жертва, убегающая от хищника. В любом случае, когда взойдет солнце, тебе лучше уже бежать». Очень хорошая поговорка, по-моему.
Так что беги, Лара, беги! Даже если ты споткнулась, если упала, если тебя даже сбили с ног, важно быстро собраться, подняться и как можно скорее уйти с этого места.
И все-таки – кумиры…
Недавно я была в гостях, и одна девочка убеждала меня, что у нее нет кумиров. Мы сидели по разные стороны дизайнерской барной стойки, лицо у девочки было сплошь утыкано каким-то металлическим хламом, и голову украшали ярко-фиолетовые афрокосички. Косички, впрочем, были чудо как хороши. Девушке было семнадцать лет, ее мать, моя приятельница, возлежала с задумчивым видом, напившись крепкого спиртного, на черно-синем полу своей огромной дизайнерской квартиры. Здесь все было ее: она была настоящая хозяйка медной горы. И всего-то было ей тридцать семь лет, но белый свет сделался не мил ей, и все, что она имела, стало не нужно – потому что она разошлась с любимым человеком, с которым прожила четырнадцать лет, и теперь все никак не могла привыкнуть в одной-единственной мысли.
«Джада, – говорила она мне, – эта мысль очень проста. Я не могу поверить, что состарюсь не вместе с ним».
Я видела его, когда он был еще с нею. Он был хорош. И я понимала мою приятельницу, как никто, и потому чаще других сидела за дизайнерской стойкой. Но она запилила его до смерти, не простив одной-единственной измены, и он ушел. Она же теперь все чаще бывала в прострации, разбавляя кровь хорошей дозой алкоголя… Еще бы: он был ее кумиром.
Кумир же, уйдя в прекрасное далеко, кажется, совсем забыл о своей второй жене: ибо уже намечалась третья.
У меня всегда все было проще. По отношению к реальным людям я никогда так не раскрывалась. Я находила кумиров в Голливуде и безвозмездно любила их платонической любовью: мои кумиры смотрели на меня с биллбордов, безмерно, бесплатно, безопасно радуя мое сердце, а главное – они всегда, всегда были со мной.
А вот ершистая, шипастая, в черных вязаных полуперчатках, из отрезанных «пальчиков» которых торчали худенькие пальцы с до крови прокусанными заусенцами, девочка-дочь в афрокосичках смотрела на меня привычным взглядом волчицы, но во взгляде этом теплился непривычный огонек интереса. Потому что я была единственная из всех «взрослых», посещающих их огромную дизайнерскую квартиру, которая не приставала к ней, не наезжала, не задавала никаких вопросов, а только однажды поинтересовалась, как ухаживать за афрокосичками. И похоже, безо всяких подвохов… Но как можно было приставать, наезжать, задавать вопросы и учить жизни существо, которое практически уже было не видно из-за пирсинга, афрокосичек, милитари-аксессуаров и агрессивного макияжа? И только торчали оттуда серые, в размазавшейся черной обводке измученные какие-то глаза…
В одночасье, пока ее мама лежала на полу, девочка вдруг стала рассказывать мне, что учится она, потому что так хочет мама и потому что учеба удерживает ее от лазанья по улицам (а это неплохо), и что еще мама хочет то-то и то-то, а девочка потрясена недавней смертью друга, который старше ее всего на три дня… И, видя мое внимание, понесла такую околесицу, какую способен нести человек, давно, а возможно, и никогда не принадлежавший себе, а потому очень несчастный.
Среди нас троих мне было жалко больше всего ее, девочку. Прервав ее сбивчивый, на грани слез, монолог, я развернула перед ней какой-то глянцевый журнал и, ткнув в Бреда Пита, сказала: «Посмотри, какой…» Девочка была изумлена, она замолчала. Тогда я пододвинула ей журнал поближе, чтобы ей было лучше видно.
«Посмотри, – сказала я ей с улыбкой, – ты только посмотри на него».