Монарх в изгнании не может вести самостоятельной политики за неимением территории, армии, правительственного аппарата и средств. Он вынужден – или бездействовать, или просить согласия и «покровительства» у иностранных правительств, или же заключать секретные соглашения направо и налево в наиневыгоднейший для своего народа час. Вспомним, например, что Бурбоны (Людовик XVIII и его племянник Герцог Ангулемский с 1805 года до 1814 года девять раз скромно просили у Императора Александра I помощи или «службы» или прямо «покровительства» – и девять раз встречали или прямой отказ или молчание; причем Император Александр титуловал Людовика XVIII в своих ответных письмах не «братом» и не «величеством», а просто «графом».
Не забудем еще, что активная политика требует точной и полной мировой осведомленности, для которой у правящего Государя имеется весьма разветвленный аппарат явной и тайной информации, – испытанный и верный… Монарх в изгнании лишен этого аппарата и всегда рискует стать жертвой своей недостаточной осведомленности или же безответственной и зложелательной дезинформации, особенно в наше время, когда мир кишит профессиональными диверсантами, интриганами и дезинформаторами, руководимыми из нескольких мировых центров и умеющими искусно приспособляться ко всякой среде и симулировать любые чувства.
Наконец, правящий Государь сам выбирает своих советников и сотрудников из всего состава своего народа, и советники эти знают, что государственное предательство наказуемо, тогда как монарх в изгнании имеет дело с весьма ограниченным кругом эмигрантов, нередко вынужден довольствоваться теми, которые сами навязываются ему (нередко из честолюбия, карьеризма или по соображениям еще более неприглядным и непроглядным); ответственность этих лиц минимальна и лишена санкций, и общение с ними предполагает величайшее личное доверие. Все это до последней степени затрудняет для монарха в изгнании всякую активную политику и усугубляет его личную политическую трагедию. Действовать с полной ответственностью он не может; действовать безответственно – он никогда не захочет. И чем больше территория и население его страны, чем сложнее ее проблематика, чем глубже переживаемая ею революция и чем менее другие страны и правительства разумеют особенности его страны, чем более иноземцы склонны насаждать «республику» и «федерацию» в монархической и унитарной стране, – тем затруднительнее и трагичнее его положение.
В подобном положении находятся ныне монархи и династии – России и Германии; королевств Баварии, Саксонии, Вюртемберга; великих герцогств – Бадена, Гессена, Мекленбург-Шверина, Саксен – Веймара, Мекленбург-Штрелица, Ольденбурга; и еще других пяти герцогств и семи княжеств германского союза; далее – монарха и династии Франции (две династии), Австрии, Италии, Португалии, Югославии, Болгарии, Румынии, Албании, Турции, Китая и в значительной степени – Испании (две династии) и Бельгии.
Эта политическая трагедия, как и всякая жизненная трагедия, должна изживаться с величайшим терпением и тактом.
Для восстановления династии на престоле должны назреть в самом народе внутренние – политические, нравственные и религиозные тяготения, способные проявиться активно и организованно; должен сложиться кадр монархистов, – людей чести, верности и государственного опыта; должна разложиться или просто рухнуть революционная или соответственно республиканская власть в стране; должна быть морально, политически и стратегически подготовлена международная конъюнктура. И, что особенно важно, – должна сложиться и окрепнуть вера в данную династию, как в духовный орган национального спасения и международного мира.
Все это – процессы медленного течения и органического характера, требующие от монархистов данной страны дальнозоркости, незапятнанных репутаций и величайшего политического такта.
Чутье зла
В этом наша беда и наша опасность: мы живем в эпоху воинствующего зла, а верного чутья для распознания и определения его не имеем. Отсюда бесчисленные ошибки и блуждания. Мы как будто смотрим – и не видим; видим – и не верим глазам; боимся поверить; а поверив, все еще стараемся «уговорить себя», что «может быть, все это не так»; и не к месту, и не вовремя сентиментально ссылаемся на евангельское «не судите» и забываем апостольское «измите злаго от вас самих» (Кор. 1. 5-13). Делаем ошибку и стыдимся сказать: «я ошибся», поэтому держимся за нее, длим ее, увязаем во зле и множим соблазны.
А воинствующее зло отлично знает нашу подслеповатость и беспомощность и развивает искуснейшую технику маскировки. Но иногда ему не нужно никакой особой техники: просто назовется иначе и заговорит, как волк в детской сказке, «тоненьким голосочком»: «Ваша мать пришла, молочка принесла»… А мы, как будто только этого и ждали, – доверчивые «козляточки», – сейчас «двери настежь» и на все готовы.
Нам необходима зоркость к человеческой фальши; восприимчивость к чужой неискренности: слух для лжи; чутье зла; совестная впечатлительность. Без этого мы будем обмануты как глупые птицы, переловлены, как кролики, и передавлены, как мухи на стекле.
В нас до сих пор живет ребяческая доверчивость: наивное допущение, что если человек что-нибудь говорит, то он и в самом деле думает то, что говорит; если обещает – то желает исполнить обещанное; если рассказывает о своем прошлом – то не врет; если развивает «планы», то сам относится к ним серьезно; если обвиняет другого, то «не станет же заведомо и злостно клеветать»; если восхваляет кого, то не потому, что ему пригрозили, наобещали или уже заплатили; если выставляет себя «патриотом», то никак не может принадлежать к враждебной контрразведке; если произносит священные слова, то не ради провокации; если носит какую-нибудь одежду (военную, духовную или иноземную), то и внутренне соответствует своему наряду; если располагает деньгами, то добыл их законным и честным путем; если обещает продовольственные посылки, то от сочувственной доброты и т. д. Мы, как маленькие дети, судим о внутреннем по внешности: по словам, по одежде, по статьям в газете и особенно по обещаниям, по личным комплиментам и по подачкам.
Но слова без дела не весят. У каждого из нас есть свое прошлое, состоящее из поступков, совершенных нами и, может быть, втайне совершаемых и ныне. Это прошлое отнюдь не подобно змеиной коже, периодически обновляющейся; напротив – оно вырастает у нас из души и сердца, оно остается внутренне вращенным и несется нами через всю жизнь; оно звучит в интонациях голоса, оно посверкивает во взгляде, оно сквозит в манерах, оно прорывается в оборотах речи и в аргументации, оно выдает нас. Иногда человек выдает себя одним взглядом, одним словом, одной постановкой вопроса.
Поэтому за словами должны стоять общеизвестные дела; и судить надо не по речам, а по делам. Человек должен иметь нравственное право на те слова, которые он произносит. Священные слова не могут прикрыть грязных дел. Великие лозунги не звучат из уст предателя. Надо быть духовно слепым и глухим, чтобы верить в искренность наемного агента. Наше поколение богато отвратительным опытом лжи и лицемерия; мы обязаны иметь чутье зла и не имеем права поддаваться на соблазны.
И одежда не гарантирует ничего. Разве иерочекисты, прилетавшие в Париж и соблазнившие Митрополита Евлогия и Митрополита Серафима (Лукьянова), – были не в рясах? Разве Скоблин не имел права на форму белого генерала? Разве шулер не выдает себя слишком безукоризненным фраком и белоснежной рубашкой с бриллиантовыми запонками?