И в четвертых, – торопятся. Уверяют себя и других, что к завтрашнему дню надо быть готовым; что третья война «уже началась»; что она вот-вот закончится разгромом Советов и что тогда – «наша очередь». Нас, именно нас, а не другую какую-нибудь идиотскую партию, позовут, призовут, «нам вручат», «мы поведем», ибо «все за нас» (за исключением предателей и народных врагов), и мы тогда «покажем себя»…
А показывать-то окажется нечего, кроме агитационного пустословия и нового «террора – наоборот».
Тревожно и грустно следить изо дня в день за всей этой политической шумихой, сумятицей, саморекламой и взаимоотношением; за всем этим надрывным деньгодобыванием, за всей этой беспочвенной демагогией. И ничего хорошего из этого выйти не может.
Ибо для серьезной политики нужно не заискивание у иностранцев, не агитация в пустоте и не злоупотребление священными словами в лозунгах. Нужно другое, а именно:
1. Твердое и доказанное на деле чувство национальной чести. Ибо тот, кто его лишен, – только и может повести бесчестную политику, какими бы словами он ни прикрывался. А бесчестием России не спасешь.
2. Политическая дальнозоркость, свойственная людям вчувствовавшимся в ход истории, имеющим некий дар государственного предвидения и искушенным в деле.
3. Политическое разумение и экономическое образование. Подумать только: как довериться человеку, не умеющему отличить государство от церкви, авторитарный строй от тоталитарного, федерацию от автономии, честь от бесчестия? Кому нужна невежественная болтовня и стряпня? Не России же!
4. Творческая идея.
Не наивно ли ждать спасения от безыдейного политиканства, от закулисных шептаний и соглашений?
5. Воля как дар к власти (а не как похоть властолюбия!). Государственность есть волевое начинание: нет воли и все расползается в раздоры, интриганство и хаос.
6. Политический такт, т. е. искусство объединять людей на исторически обоснованной и жизненно реальной программе, не раздражая их и не отталкивая их.
Надо помнить, что бестактный политик погубит всякую, даже самую легкую и благополучную политическую конъюнктуру. А наше положение – русской эмиграции – исторически наитруднейшее.
И вот мы должны быть всегда готовы приветствовать и поддерживать каждый проблеск такой серьезной политики в эмиграции.
Оптимизм в политике
Прожитые нами черные десятилетия должны были, казалось бы, излечить нас от того наивного политического оптимизма, который был внушен девятнадцатому веку Жан-Жаком Руссо и который в свое время породил большую французскую революцию. «Человек от природы добр и его надо только освободить, тогда все устроится само собою». Вот предпосылка, на которой строили свои программы анархисты, либералы и демократы 19 века. Мы не смешиваем анархистов с либералами, а либералов с демократами – это различные доктрины и программы, но наивный оптимизм человеческой свободы присущ и доныне им всем (см., напр., статью В.А. Маклакова «Еретические мысли» в XIX книжке «Нового Журнала»), хотя и в различной степени.
Казалось, уже один опыт большой французской революции должен был доказать, что политическая свобода сама по себе не «облагораживает» человека, а только развязывает его, выпускает его на волю таким, каков он есть, со всеми его влечениями, интересами, страстями и пороками, которые он и выносит на улицу. Казалось бы, что опыт всех последующих войн и революций, всего хозяйственного и политического развития за полтораста лет («капитализм» и «демократия») должен был обличить и опровергнуть наивную и сентиментальную предпосылку такого оптимизма. Этот опыт показал недвусмысленно и ясно: нет, человек есть существо сложное; заряженное страстями, но способное иногда и к доброте; не зверь, но подчас с наклонностями к зверству; расчетливое и жадное, но не лишенное совести; восприимчивое к божественным лучам, но и весьма удобопревратное ко злу; естественное, но с противоестественными тяготениями; способное и к доблести, и к самому смрадному душевному «подполью» (см. у Достоевского); и слишком часто бесхарактерное, неустойчивое, погрязающее в мелочности и трусости. «Свобода» – не переделывает его к лучшему, а только «проявляет» (в фотографическом смысле) его со всеми его чертами, склонностями и страстями. «Освободить» его – не значит сделать его внутренне способным понести внешнюю свободу и не превратить ее в разнуздание. Напрасно анархист Кропоткин твердил до конца, будто человек дурен потому, что его угнетают законы государства, и будто тотчас после отпадения государства, законов и власти осуществится свободное, солидарное и гармоническое сожительство людей.
С этими наивными иллюзиями, надо надеяться, покончено надолго, на века: наши черные десятилетия дали нам незабываемый урок. Мы видели, во что внутренне несвободные люди превращают внешнюю свободу. Мы видели, как злодеи нарочно разнуздывали народные массы, чтобы взнуздать их по-новому, по-своему, «по-свойски», тоталитарно; мы видели, как массы валили за ними, создавая для себя новое, неслыханное и невиданное ярмо коммунизма. И когда мы теперь рассказываем о том, как свободен был русский народ под своими Государями и как эта свобода все возрастала вместе с ростом духовной культуры, то нам верят лишь с трудом, ибо в рабстве выросли заново целые поколения русских людей, которым вдолбили неправду об историческом прошлом России.
Политика будущего должна смотреть на человека трезво и брать его таким, каков он есть. Она будет разуметь под свободой прежде всего свободу внутреннюю: духовное, нравственное и политическое самообладание человека; его способность распознать добро и зло, предпочитать добро и нести ответственность; его умение – обуздывать в себе преступное и добровольно блюсти лояльность законам; его готовность – ставить интерес родины и государства выше своего собственного. К этой внутренней свободе людей надо воспитывать, от молодых ногтей, из поколения в поколение: интеллигенцию, рабочих и крестьян, в народных школах, в гимназиях, в университетах, в армии, в общественной и политической жизни. Нельзя исходить из уверенности, будто всякий, умеющий одеться, обуться и заработать себе дневное пропитание, способен активно участвовать в строительстве государства; и будто всякий, кто способен
Однако и этого мало: надо понять, что происходит в душе человека, голосующего в любом государстве.
Во-первых, он не компетентен в большинстве вопросов, по которым он подает свой голос: он не знает этих предметов; он не разбирается в том, что именно народу и государству полезно и что вредно; он или голосует наобум, или же подменяет пользу государства своею личною выгодою. Его спрашивают: что нужно народу в Целом, в чем польза государства? А он отвечает, подавая свой голос: мне выгоднее «то», а не «это»! Люди «танцуют» от «своей печки»; голосуют про собственную «шкуру»; радеют о личном прибытке, и только самые «развитые» и «сознательные» подменяют государство своим «классом» или «профессией».
«Мне завтра надо голосовать по трем существенным вопросам жизни, – пишет мне из Швейцарии один выдающийся ученый, – а я не знаю, за что голосовать; надо бы изучить каждый вопрос отдельно, отвести на каждый по крайней мере по неделе, а у меня нет времени; придется голосовать наобум»… Таково положение честного ученого. Какова же компетентность рядовых обывателей?
Во-вторых, каждый человек, идущий подавать свой голос, несет в себе весь свой сложный состав: тут и приобретатель, и гражданин; и шкурник, и патриот; и добросовестный, и карьерист; и классовый «требователь», и реальный политик, а может быть, и бессовестный злыдень; а нередко вся эта «сложность» упрощается – и голосовать идет просто хитрый шкурник. Западная демократия – формальна: она «верует» в свободу голосования, которая является будто бы лучшей наставницей и «священным правом». Голосование должно быть «свободным» и «тайным»: каждый человек должен иметь обеспеченное священное право подать свой голос из своего внутреннего «шкурника», из «карьериста», из классового требователя и бессовестного злыдня. А потом все эти недоуменные и недоразуменные голоса шкурников будут подсчитаны и, по наивной вере Жан-Жака Руссо, – «крайности отпадут, а не ошибающаяся никогда Общая Воля будет выяснена»…