— Это у вас от почек, — вставила Элизабет.
— Рождаемые сном. И эти башни наши в венцах из туч...
— Неправильно цитируете.
— Рассеются как дым. Как дым...
— Вы читали экзаменационные работы по литературе?
— Если ты будешь мешать мне думать, — а думать нам надо быстро и глубоко, — скоро не будет никаких экзаменационных работ...
— Неприятности?
— В душе я всегда был республиканцем. Не понимаю, зачем нам нужна наследственная аристократия?..
— A la lanterne![3] — сказала Элизабет.
— Например, этот лорд Драйвер. Почему такое случайное обстоятельство, как его происхождение...
— Он отказывается платить?
— Не в том дело. Такой человек, конечно, ожидает, что ему поверят в долг; и вполне естественно, чтобы ему верили. Но он написал, что завтра сам сюда приедет — он, видите ли, желает осмотреть колледж, в котором учится его сын. Сентиментальный старый осел!
— Я так и знала, что рано или поздно будут неприятности.
— Спасибо, утешила. Конечно, чего и ждать от девчонки. Вместо того чтобы помочь в трудную минуту...
— Ничего тут нет трудного, надо только иметь голову на плечах.
Мистер Фенник схватил со стола бронзовую пепельницу и... осторожно поставил ее обратно.
— И если чуточку пошевелить мозгами, то все это решается очень просто.
— Мозгами?..
Мистер Прискет поскреб ногтем ножку своего стула.
— Я встречу его на вокзале, усажу в такси и привезу его — ну, скажем, в Боллиол[4]. Проведу его прямо во внутренний дворик, а тут вы нам встретитесь, как будто только что вышли из ректорской квартиры.
— Но он же увидит, что это Боллиол...
— Нет, не увидит. Если бы он хоть капельку знал Оксфорд, то не попался бы на такую дурацкую приманку, как этот ваш колледж святого Амвросия.
— Пожалуй, правда. Эти родовитые военные не слишком образованны...
— Вы будете очень спешить. На заседание правления университета или что-нибудь в этом роде. Быстренько заглянете с ним в столовую, в часовню, в библиотеку и на пороге ректорской квартиры передадите его опять мне. А я повезу его завтракать и оттуда прямо на поезд. Очень просто.
— Иногда мне кажется, — сказал мистер Фенник, в раздумье глядя на Элизабет, — что ты просто страшная особа. Есть ли на свете хитрость, до которой бы ты не додумалась?
— Я считаю, — ответила Элизабет, — что раз уж ты взялся вести нечистую игру, то надо делать это как следует. Можно, конечно, вести игру иначе — тогда ты идешь в монастырь или тебя ставят к стенке, и многим, говорят, это даже нравится. Но у меня только одна дорога.
Все сошло как нельзя более гладко. Драйвер сам подошел к Элизабет у барьера; она его не узнала, потому что ожидала увидеть человека с несколько другой внешностью. Что-то в нем показалось ей странным — не костюм и не монокль, которым он почему-то совсем не пользовался, но нечто менее уловимое. Он как будто побаивался ее и слишком уж охотно соглашался со всеми ее предложениями.
— Только, ради бога, не беспокойтесь из-за меня. Прошу вас. Я понимаю, что ректор очень занят. — Когда Элизабет сказала, что они будут завтракать в городе, он, видимо, почувствовал облегчение. — Мне бы только взглянуть разок на добрый старый колледж. На самые кирпичинки. Вы уж простите мою сентиментальность.
— Вы учились в Оксфорде?
— О нет, нет. Боюсь, что Драйверы слишком пренебрегали умственными интересами.
— А военному разве ум не нужен?
Он бросил на нее пронзительный взгляд и сказал уже другим голосом:
— В нашей семье традиция — идти в уланы. — Затем прошествовал рядом с ней к такси, вертя монокль вокруг пальца, и всю дорогу с вокзала больше помалкивал, искоса бросал на Элизабет пытливые взгляды, как бы оценивая ее и одобряя.
— Так вот он, святой Амвросий, — задушевным тоном начал он, останавливаясь перед домиком привратника. Элизабет быстро повлекла его дальше, через внутренний двор к ректорской квартире, где на пороге с перекинутой через руку мантией давно уже возвышался мистер Фенник, являя собой подобие тех статуй, коими украшают сады.
— Мой дядя, ректор колледжа святого Амвросия, — сказала Элизабет.
— Прелестная девушка ваша племянница, — заметил Драйвер, когда они с ректором остались наедине. Он сказал это, просто чтобы поддержать разговор, но едва эти слова вылетели из его уст, как мысли обоих мошенников устремились по одному руслу.
— И какая домовитая, если бы вы знали, — с жаром откликнулся мистер Фенник. — Наши знаменитые вязы, — продолжал он, указывая куда-то в небо. — Грачи святого Амвросия.
— Рвачи? — удивленно переспросил Драйвер.
— Грачи. Там, на вязах. Один из крупнейших современных поэтов написал о них целую поэму. «О вязы святого Амвросия, вязы святого Амвросия» — и дальше в ней о грачах, как они «над башнями криком встречают рассвет».
— Мила, очень мила.
— Да, очень изящная вещица.
— Я имел в виду вашу племянницу.
— А!.. Здесь ход в столовую. По этим ступенькам. По ним, как вы помните, часто ступала нога Тома Брауна.
— Кто такой Том Браун?
— Ну... известный Том Браун, один из прославленных питомцев Регби. — Он добавил: — Из нее выйдет прекрасная жена и мать.
— Да, теперь молодые люди уже поняли, что подругу жизни надо искать не среди ветреных кокеток.
Оба, словно по взаимному уговору, остановились на верхней ступеньке. Они примеривались друг к другу, как две слепые акулы, из которых каждая думает, что под носом у нее вьется вкусная и беззащитная рыбешка.
— Мы с сыном, — сказал Драйвер, — часто ведем серьезные беседы о браке. Он придерживается старомодных взглядов. Из него выйдет хороший муж.
Они вошли в зал, и мистер Фенник повел гостя осматривать портреты на стенах.
— Основатель нашего колледжа, — произнес он, указывая на господина в пышном парике. Он выбрал этот портрет с особым расчетом — ему казалось, что господин в парике несколько похож на него самого. Перед портретом Суинберна[5] он секунду помедлил, но гордость своим колледжем св. Амвросия заглушила голос благоразумия. — Великий поэт Суинберн, — сказал он. — Мы вынуждены были с ним расстаться.
— Исключили?
— Да. За дурную нравственность.
— Очень хорошо, что у вас так строго на этот счет.
— О, ваш сын здесь в надежных руках.
— Радуюсь этому от всего сердца, — сказал Драйвер. Он воззрился на изображение какого-то духовного лица XIX века. — Превосходный портрет, — сказал он. — Да, вот, например, религия. Я считаю, что религия необходима. Это основа семьи. — Голос его исполнился сердечной теплоты. — По-моему, молодым людям следует познакомиться.
По лицу мистера Фенника разлилось сияние.
— Вполне с вами согласен.
— Если сын выдержит экзамены...
— Он, безусловно, их выдержит!
— Недели через две он приедет в отпуск. Почему бы ему лично не получить диплом?
— Гм! Видите ли, тут есть препятствия...
— Но ведь это, кажется, обычный порядок?
— Только не для заочников. Помощник ректора считает нужным делать некоторые различия... Но для такого выдающегося студента, как ваш сын, лорд Драйвер... Я предложу, чтобы меня уполномочили вручить ему диплом в Лондоне.
— Мне бы хотелось, чтобы он повидал свой колледж.
— И повидает, конечно повидает, когда опять настанут мирные дни. Сейчас бóльшая часть колледжа закрыта. Пусть уж он лучше увидит его в полном блеске. Вы разрешите мне с племянницей посетить вас?
— Мы сейчас живем очень скромно...
— Надеюсь, не по причине каких-либо серьезных финансовых затруднений?
— О, нет, нет.
— Очень рад. А теперь присоединимся опять к нашей милой Элизабет.
Лорд Драйвер тоже нашел более удобным для себя встретить гостей на вокзале. Это совпадение не поразило мистера Фенника, потому что он подкрепился перед отъездом солидной порцией академического пива, но оно поразило Элизабет. Колледж в последнее время не оправдывал возлагаемых на него надежд, и это отчасти зависело от того, что мистер Фенник стал полениваться: из его разговоров за последние дни можно было понять, что он рассматривает колледж лишь как первый шаг к чему-то другому — к чему именно, Элизабет еще себе не уяснила. Мистер Фенник то и дело заговаривал о лорде Драйвере и его сыне Фредерике и об ответственности, которую возлагает на человека высокое происхождение. Республиканские его тенденции совершенно угасли. Фредерика он называл «наш милый мальчик» и его работы по античной литературе оценил наивысшим баллом в сто пунктов.
3
Les aristocrates a la lanterne! (Аристократов на фонарь!) — строка из французской революционной песни.