Пауки не были ядовитыми, но им самим нравилось немного погоняться. Только когда крики Селесты резко прекратились, Анна-Мария открыла дверь, чтобы выпустить девочку, и обнаружила, что ее младшая сестра потеряла сознание от ужаса — после того, как обмочилась.
Гэвин был и быстрым, и сильным, но не таким сильным, каким когда-нибудь станет Лука, и не таким быстрым, какой уже была его сестра. Дети почти единодушно согласились, что он был лучшим хищником, но только потому что он единственный, кто выполнял свою роль «правильно». Он давал им почувствовать вкус страха, сопровождаемый соблазнительным шепотом власти и смерти. Он заставлял их осознать свою собственную хрупкую смертность и, что лучше всего, делал это привлекательным.
Луку было забавно раздражать, а Анной-Марией забавно угрожать друг другу, но Гэвина они воспринимали всерьез и подходили с осторожностью. Он был способен быть жестоким — на самом деле, во многих отношениях он превзошел даже Анну-Марию в своих нововведениях, — но его жестокость не являлась оружием, которым он владел без контроля. Двусмысленный страх, по его мнению, часто бывает гораздо более сильным, чем тот, который проявляется открыто.
Анна-Мария одновременно ненавидела и уважала своего старшего брата. Она уважала его, потому что он был могущественным — умным, сильным и дико красивым, и она хотела этого для себя. Она ненавидела его, потому что он обладал этими качествами, и у нее не было возможности забрать их у него, как она могла бы сделать с более материальными вещами, такими как бриллиантовые украшения ее матери. Она ненавидела его больше, потому что он был мужчиной, что автоматически означало, что люди воспринимали его более серьезно. Но больше всего она ненавидела его, потому что была в него влюблена.
«Но он не воспринимает меня всерьез», — думала она, наблюдая, как он катается с Леоной, как молодая пантера, в то время как Дориан и Селеста карабкаются по нему. Это зрелище наполнило ее жаждой, которая требовала утоления. Анна-Мария подошла к своим братьям и сестрам, и они подняли головы, когда она приблизилась. Гэвин стоял на коленях, с каждой руки свисало по ребенку, а Леона вцепилась ему в шею, словно пытаясь оседлать, как лошадь.
— Прочь, — повелительно проговорила Анна-Мария своей десятилетней сестре. Маленькая девочка отпустила брата, надув губки. — Вы двое —держите его крепко.
Селеста заколебалась, взглянув на Дориана, и они оба крепче сжали руки брата, держа их за спиной.
Анна-Мария опустилась на колени, так что ее лицо оказалось на одном уровне с лицом брата. Она посмотрела ему прямо в глаза, а затем начала быстро и аккуратно расстегивать его рубашку. У него уже начали расти волосы на груди, и их прядь спускалась от пупка, исчезая в брюках. Его тело было намного лучше, чем у любого парня, с которым она встречалась до сих пор. Она провела ногтями по его обнаженному животу, прослеживая бороздки и выступы его формирующегося пресса.
Это было нечестно.
Гэвин бесстрастно наблюдал за ней, и это ее раздражало. Хотя ей всего тринадцать, мужчины уже знали о ней. Со своими длинными ногами, загорелой кожей и густыми светлыми волосами она заставляла их оборачиваться ей вслед. И Анне-Марии нравилось чувствовать на себе их взгляды, отчаянно цепляющиеся за ее фигуру. Это заставляло ее ощущать себя сильной, зная, что они раздевают ее глазами, слой за слоем, пытаясь представить, что прячется под одеждой.
Ей нравилось, что она могла играть ими как пешками, используя свое тело в качестве залога. Ей нравился тот факт, что закон был на ее стороне, как несовершеннолетней, а это означало, что ей не нужно было платить.
Гэвин просто выглядел скучающим и немного раздраженным.
— Ну и, что ты делаешь?
— Просто хочу получше разглядеть моего дорогого старшего брата, — промурлыкала она, прижимаясь лбом к его лбу.
— Ты так же хорошо можешь смотреть издалека. Я не один из твоих преданных обожателей, — усмехнулся он.
— Нет, ты не он, — согласилась Анна-Мария. Она потерла его сосок большим и указательным пальцами, медленно и дразняще соблазнительно. — Хотя я не уверена, что понимаю, почему.
— Потому что я вижу тебя насквозь, — тихо сказал он, — И ты тщеславное, глупое создание, которое думает, что она охотница, но на самом деле, дорогая сестра, ты просто шлюха. Твоя так называемая добродетель поверхностна.
Анна-Мария сильно ущипнула его. Он не дрогнул.
— Кто бы говорил. Я кое-что знаю о тебе, Гэвин. Кое-что о твоем отце. Мама говорит, что он был больным сукиным сыном. — Она прижалась губами к его шее, решив вызвать у брата реакцию. Кожа на шее Гэвина была упругой и поддалась ее жемчужным зубам, когда она поймала его вену между ними. — Ты, предположительно, похож на него.
— Откуда мне знать.
— Нет, ты бы ведь не стал расспрашивать? Но мама рассказывает мне то, что ей и в голову не пришло бы рассказать тебе. Очевидно, он был тигром в постели. — Ее рука упала с его груди, и она грубо сжала его между ног, заставив Гэвина сжать челюсти. — Да у тебя стояк. Не болен ли ты Гэвин? Заводишься от собственной сестры? Твоей тринадцатилетней сестры. — Она снова сжала его, долгим, плавным рывком, от которого у него перехватило дыхание. — Ты такой извращенный ублюдок.
Зарычав, Гэвин оттолкнул Селесту и Дориана в сторону, схватил ее, прижимая к земле, как он сделал с Селестой, когда преследовал ее в саду. Анна-Мария радостно рассмеялась.
— Ты знаешь, что хочешь меня, — промурлыкала она, улыбаясь в лицо своего мертвенно-бледного брата. — Все мужчины хотят. Но ты, особенно.
— Ошибаешься, — холодно сказал он.
Она снова рассмеялась, и смех ее зазвенел, как лед.
— Тогда почему у тебя стоит на меня, дорогой братец?
Он отвесил ей пощечину. Обычная пощечина, предназначенная не столько для того, чтобы причинить боль, сколько для того, чтобы унизить.
— Ты не должна так говорить, — прорычал он. — Тринадцать лет — это слишком мало, чтобы быть мерзкой шлюхой.
— О, не волнуйся, старший брат. Моя девственность все еще цела. На случай, если ты захочешь получить это удовольствие для себя.
— Я не хочу ни одну женщину, даже отдаленно похожую на тебя или мать. Но особенно на тебя.
— Ох, может быть, старший брат, ты боишься встретить равную себе?
— Даже если бы и так, тебе все равно ничего не светит. Посмотри на себя. Вряд ли это можно назвать вызовом.
Ее дерзкий взгляд исчез, отчего лицо стало холодным и жестким.
— Правда. Значит, твои вкусы помолодели, Гэвин? Ты положил глаз на Леону или Селесту? — добавила она, указывая на светловолосую восьмилетнюю девочку и темноволосую десятилетнюю девочку, которые с широко раскрытыми глазами наблюдали за происходящим неподалеку.
— Не будь смешной, — усмехнулся он. — Нет никакого удовольствия в том, чтобы брать ребенка. Мне нужен кто-то невинный. Кто-то пассивный, кого я могу контролировать и научить, как доставить мне удовольствие. Не та, кто уже думает, что знает, и будет бороться со мной на каждом шагу за контроль.
— Тебе нравится драка, — прошипела она.
— Но ты меня не боишься, — сухо сказал он. — Не так, как я хочу, чтобы меня боялись.
— И как надо? — спросила Анна-Мария, скорчив гримасу.
Он улыбнулся.
— Страх хотеть чего-то, чего, как ты знаешь, нельзя — и знать, что ты не можешь устоять. Ты не настолько невинна, чтобы понять это, дорогая сестра. Уже нет. Если вообще когда-нибудь была.
С этими словами он встал и начал застегивать пуговицы на рубашке. Анна-Мария с ненавистью посмотрела на него, вожделение, уважение, презрение, страх и ревность боролись с врожденной ненавистью и презрением, которые она испытывала ко всем своим братьям и сестрам.
— Твое описание идеальной женщины звучит слабо, — выплюнула она. — Как добыча.