Припев:
Зачем мне этот дар — гореть и не сгорать,
Зачем твои глаза — два омута пощады?
Наверное, тебе совсем не надо знать,
Что в сердце у меня, и жалости не надо.
Никополис ад Иструм
На древних камнях только ветры рисуют, да время.
Над ними веков исполинские птицы кружат.
Стирает, подошвами шаркая, надписи племя,
Вдогонку бредущее прошлому, камень кроша.
Истории плен, словно плавный изгиб горизонта,
Лишь Бог заступает за круг, но не смертная плоть…
Есть высшее знание — сила особого сорта,
Над тайной завесу не всем открывает Господь.
Цветение вёсен кончается зрелостью смысла, —
Всему есть начало, всему наступает конец…
Беспечно читаем названия, буквы и числа
Сплетая в один бесконечно пространный венец,
Как будто не нас среди этих мертвящих покоев
Куда-то влекли волей рока рожденье и смерть.
Но сами в беспамятстве жизни мы много ли стоим,
Пытаясь в сознании утлом все вехи стереть?
По кругу, по кругу, по кругу в колодце тюремном
Невежества тащимся, тщась просиять сквозь века…
Но каждый здесь лишь экскурсант и на уровне генном
Правителей роли не светят простым мужикам.
А зеркало мира смеётся вовсю кривизною.
Чем дальше истоки, тем гуще из грязи поток…
Пусть небо весеннее блещет своей новизною,
Пусть голос развалин старинных, как эхо, далёк,
Разгадка близка, как кудлатое пламя заката:
Мы вновь отреклись от погасших своих очагов!
Спираль нанизала просторы Вселенной, а даты —
Всего лишь земные условности в пепле веков.
«Ни радости, ни горя, — сердце умерло, —…»
Ни радости, ни горя, — сердце умерло, —
Переизбыток чувств и бытия.
Черты смягчились, и бесценным Уреем
Прозренья стала мудрости змея.
Не тяготят ни годы, ни чудачества,
И страх по коже больше не следит.
Любовь в груди живёт иного качества,
А совесть с честью слиты в монолит.
Речей пустопорожних всё досаднее
Восприниматься стала воркотня,
И только взору вольному отраднее
Глядеть, как с жиру бесится родня.
И только ночью разуму свободному
Всё проще возноситься к небесам,
Поскольку к телу, для утех негодному,
Не возвратится прежняя краса.
Но красота — сокровище не внешнее,
Что изредка с достоинством дружна.
Её обрящут кротко души грешные,
Которым правда Божия слышна.
И, расставаясь с этим миром радостно,
Отдав земле пустую скорлупу,
Замрёт душа восторженно и благостно,
Покинув ненавистную толпу,
Где в тесноте и давке, и бессмыслице
Она влачила тяжесть многих лет,
И не смогла над суетой возвысится
В условном мире, где пощады нет.
«Стекло и хрусталь на деревьях…»
Стекло и хрусталь на деревьях
Мерцают в медовых огнях,
И птицы в заснеженных перьях
Кружат в этих скудных краях.
Дыхание ночи студёно,
Мороз, что ни час, то сильней,
И с тонким серебряным звоном
Сосульки слетают с ветвей.
А парк нереально прозрачен,
Искрится опаловый наст,
И месяц смотрящим назначен
Зимою, что спуску не даст,
Пока не истратит запасы
Мертвящей своей белизны,
И всё выразительней стансы
Февральского ветра слышны.
Свила одиночества кокон
Вкруг мира небесная тьма,
И месяца тоненький локон
Опять его сводит с ума.