Она подвигалась по расписанной Караччи галерее, где толпа была меньше, волоча длинный шлейф из белой парчи, тянувшийся за нею по полу, как тяжелая волна. Такая белая и простая, мимоходом, она поворачивалась головой на множество поклонов, принимая усталый вид, Улыбаясь с легким видимым усилием, морщившим углы ее рта, тогда как под бескровным лбом ее глаза казались еще больше. И не только лоб, но и все черты лица приобретали от крайней бледности почти духовную утонченность. Это уже не была женщина, сидевшая за столом У Аталета, или у прилавка на аукционе, или стоявшая одно мгновение на тротуаре Сикстинской улицы. Ее красота имела теперь выражение высшей идеальности, которая еще больше сияла среди остальных дам с их разгоряченными пляской лицами, возбужденных, слишком подвижных, несколько судорожных. При взгляде на нее некоторые мужчины становились задумчивыми. Даже в самых тупых и плоских умах она пробуждала смущение, беспокойство, неопределенный порыв. Чье сердце было свободно, тот с глубоким волнением представлял себе ее любовь у кого была любовница, тот испытывал неясное сожаление в своем неудовлетворенном сердце, мечтая о неведомом опьянении; а кто таил в себе вскрытую другою женщиной рану ревности или измены, тот чувствовал, что мог бы исцелиться.
И она подвигалась так, среди приветствий, под взглядами мужчин. В гонце же галерее присоединилась к группе дам, оживленно размахивая веерами, разговаривавших под картиной Персея и окаменевшего Финея. Здесь была Фепентино, Масса Д'Альбе, маркиза Дадди — Тозинги, Дольчебуоно.
— Что так поздно? — спросила последняя.
— Долго колебалась, ехать ли, потому что чувствую себя не совсем хорошо.
— В самом деле, ты бледна.
— Думаю, что опять появится невралгия лица, как в прошлом году.
— Боже упаси!..
— Посмотри, Елена, на госпожу Буассьер, — сказала Джованнелли Дадди своим странным хриплым голосом. — Разве он не похожа на одетого кардиналом верблюда с желтым париком?
— Молодая Вэнлу теряет сегодня голову из-за твоего брата, — сказала Масса Д'Альбе княгине при виде Софии Вэнлу, проходившей под руку с Людовико Барбаризи. — Недавно я слышала, как она после польки умоляла его подле меня: «Ludovic, ne faites plus ca en dansant; je frissonne toute…»[7]
Дамы хором расхохотались, продолжая размахивать веерами. Из соседних зал доносились первые звуки венгерского вальса. Явились кавалеры. Андреа, наконец, мог предложить руку Елене и увлечь ее с собой.
— Я думал, что умру, ожидая вас! Если бы вы не пришли, Елена, я бы вас искал повсюду. При виде вас я насилу удержался от крика. Всего второй вечер я вижу вас, но мне кажется, что я уже люблю вас, не знаю, с каких пор. Мысль о вас, единственная, беспрерывная, теперь как жизнь моей жизни…
Он произносил слова любви тихо, не глядя на нее, устремив глаза прямо перед собой. И она слушала его, все в том же положении, безучастная с виду, почти мраморная. В галерее, среди бюстов Цезарей, матовый хрусталь ламп в виде лилий, бросал ровный, не слишком сильный свет. Обилие зеленых и цветущих растений напоминало пышную оранжерею. Музыкальные волны разливались в теплом воздухе, под выгнутыми и гулкими сводами, проносясь над всей этой мифологией, как вертеп над сказочным садом.
— Вы полюбите меня? — спросил юноша. — Скажите, что полюбите!
Она ответила медленно:
— Я пришла сюда только ради вас.
— Скажите, что полюбите меня! — повторил юноша, чувствуя, что вся его кровь хлынула к сердцу, как поток радости.
Она ответила:
— Может быть.
И взглянула на него тем же взглядом, который накануне вечером показался ему божественным обещанием, тем невыразимым взглядом, который почти вызывал в теле ощущение любовного прикосновения руки. Затем они оба замолчали; и слушали окутывавшую их музыку танцев, которая то была тиха, как шепот, то взвивалась, как нежданный вихрь.
— Хотите танцевать? — спросил Андреа, дрожа внутри при мысли, что будет держать ее в своих объятиях.
Она немного колебалась. Затем ответила:
— Нет, не хочу.
Увидев при входе на галерею герцогиню ди Буньяно, свою тетку по матери, и княгиню Альберони с женою французского посла, прибавила:
— Теперь будьте благоразумны; оставьте меня.
Она протянула ему руку в перчатке; и пошла навстречу трем дамам, одна, ритмическим и легким шагом. Длинный белый шлейф сообщал ее фигуре и ее походке царственную грацию, потому что ширина и тяжесть парчи шли в разрезе с ее тонкой талией, провожая ее глазами, Андреа мысленно повторял ее слова: «Я пришла только ради вас». — Стало быть, она была так прекрасна для него, для него одного! — Внезапно, из глубины его сердца, поднялся остаток горечи, вызванной словами Анджельери. В оркестре стремительно раздалась мелодия. И он никогда не забывал ни этих нот, ни этой внезапной горечи, ни позы этой женщины, ни блеска волочившейся ткани, ни малейшей складки, ни малейшей тени, ни малейшей подробности этого высшего мгновения.