— Быть может, сударыня вспомнит: я сказал, что служу, потому что должен. — Калами позволил себе слегка улыбнуться. — Но не уточнял, кому.
— Нет, этого ты не сказал. — Лисица повела хвостом, взметнув снежный вихрь. — И что, если я действительно хочу с ней расправиться?
Калами смиренно склонил голову:
— Я знаю, как это можно сделать.
— Неужели? И как же? — Усы Лисицы дрогнули, выражая живейшую заинтересованность. Калами осмелился взглянуть на нее еще разок. Валил густой снег, но ни одной снежинки не пристало к ярко-рыжей шубе. Говорят, такие как Лисица никогда не появляются в мире смертных целиком.
— Вам, вероятно, известно, что в молодости императрица посадила в клетку Феникса из Хун-Це, — сказал Калами, — и что она до сих пор держит его там.
— Такие вещи трудно держать в секрете от тех, у кого есть уши. Калами снова кивнул, проглотив насмешку:
— Если вы доставите меня туда, где заключена Жар-птица, я обещаю вам, что от Медеан и всей ее империи ничего не останется.
В зеленых глазах Лисицы сверкнул огонек. Калами вдруг почувствовал, что эти глаза засасывают его, что их свет может его поглотить. Он отвел взгляд и принялся разглядывать нетронутый снег и ряды деревьев. Так или иначе, с этими играми пора заканчивать. Жизнь во дворце сделала Калами изнеженным, и он не был уверен, что выдержит еще одну ночь под открытым небом.
— Итак, — Лисица задрала морду кверху, словно падающий снег занимал ее куда больше, чем какой-то Калами, — если я доставлю тебя к Жар-птице, ты разрушишь династию Медеан? Ты обещаешь мне это?
Калами помедлил. Лед, на который он собирался ступить, был тонок. Он еще раз прокрутил в памяти их разговор. Может, где-то есть ловушка? Скрытый смысл? Было ли все сказано прямо, или ему только показалось? Пожалуй, слово «династия» тут ни при чем. Он говорил только об империи.
Успокоившись, Калами ответил:
— Доставьте меня к Жар-птице, и империя Изавальты будет уничтожена. Обещаю.
Несмотря на то что лисья морда не приспособлена для ухмылок, Лисица ухмыльнулась — подлой, ехидной усмешкой, от которой Калами почудилось, что у него на горле смыкаются острые зубы.
— Хорошо, чародей.
Лисица менялась прямо на глазах. Существо, которое только что было лисой, расплылось, удлинилось и побледнело. Когда его очертания вновь обрели четкость, перед Калами стояла женщина с черными волосами до пят, в одеянии из серого меха, подпоясанном волосяным кушаком. У нее была кожа цвета темного меда и благородные черты лица. И только глаза остались прежними — ярко-зелеными, таящими опасность.
— Идем, чародей, — сказала она, протягивая ему руку — но не по-изавальтски, а так, как это было принято на Туукосе. — Брось свои лыжи. Идем со мной.
Калами снял лыжи и привязал их к шесту, чтобы нести на плече вместе с мешком. Затем он взял женщину за руку, положил ее ладонь поверх своей, и они пошли рядом, соприкасаясь телами, — как мужчина и женщина, которых связывает нечто большее, чем дружба Ее рука оказалась теплой и неожиданно мягкой. Запах ее тела был таким же резким, как улыбка и взгляд, но гораздо более соблазнительным. Калами почувствовал, как его тело против воли отзывается на это обольщение. «Все это ерунда, — сказал он себе. — Просто очередное изощренное издевательство». Однако возбуждение порожденное давно подавлявшимися желаниями плоти и притягательностью магической силы, от этого не уменьшилось.
Калами совершенно не ощутил перемещения в Безмолвные Земли. Вот только они шли размеренным шагом по снегу Лисолесья, который вообще-то не должен был выдерживать их вес, а в следующий миг они уже в сосновом лесу, на мшистом берегу реки — как всегда, абсолютно бесшумной.
— Далеко нам идти? — спросил Калами, стараясь не смотреть на Лисицу. Нужно быть осторожным. Это ее мир, в котором он — чужак.
Лисица весело засмеялась и легонько сжала его руку:
— Неужели не мог придумать ничего интереснее, чем спрашивать о расстояниях, колдун?
Калами услышал в ее голосе улыбку и невольно представил ее лицо. Он понимал, что это всего лишь иллюзия, но тем не менее не мог не восхищаться ее красотой.
— Ты не смотришь на меня, колдун, — капризно сказала Лисица. — Почему?
У Калами вмиг пересохло во рту. Кровь закипала от одной мысли о ее лице, от одного прикосновения ее пальцев, от этого аромата, что окружал ее обольстительным ореолом.
— У меня нет ни малейшего желания смотреть на обман, сударыня, — с усилием произнес он.
Лисица опять рассмеялась — мелодичным смехом, журчащим, словно ручеек.
— Разве же это обман? — Она сильнее прижалась к нему, притянув его руку к своей груди. Несмотря на плотную одежду, Калами ощутил мягкий изгиб ее тела, почувствовал, как плавно вздымается ее грудь и тут же услышал собственное частое дыхание и бешеный стук своего сердца. — Здесь нет ни лжи, ни правды. Ничего, кроме реальности.
— Чем же реальность отличается от правды?
— Правда — это фикция, которую вы, смертные, придумываете, чтобы убедить себя, будто знаете, что реально, а что нет.
Она остановилась. Калами замер, по-прежнему глядя только вперед. Она сняла его руку с груди, и на мгновение Калами почувствовал облегчение. Но ненадолго, пока ее рука не коснулась его щеки, обводя скулы тонкими пальчиками.
— Посмотри на меня, колдун.
Калами зажмурился. Он безумно желал взглянуть на нее, хотел эту руку, что теперь касалась его шеи, пробиралась под шелковую повязку, медленно скользила по плечу… Он ощущал каждое ее прикосновение так, словно оно жгло ему кожу. Он мечтал прижать ее к груди и узнать вкус ее губ. Он представлял ее поцелуи — крепкие и пьянящие, как неразбавленное вино.
— Фу, колдун, к чему такая сдержанность? — Ее рука обвила талию Калами. Она была так близко, что он чувствовал ее тепло каждой клеточкой, вдыхал ее дыхание, от которого и исходил этот манящий запах. От ее прикосновений, словно от снежинок, покалывало кожу. — Почему бы тебе не взять то, что тебе предлагают?
Калами уже не понимал, где он и кто. Если она захочет оставить его здесь, он будет блуждать по Безмолвным Землям, пока не умрет от истощения. В лучшем случае можно будет пойти вдоль реки, если она смилостивится и оставит его на берегу.
— Да потому, — ответил Калами, — что вы ничего не даете бесплатно, а мне нечем заплатить за такую любезность.
Опять колокольчиком зазвенел серебристый смех, и нежный пальчик коснулся его губ.
— Но ты ведь даже не знаешь, чего я захочу.
Ее руки обвили его шею. Она поцеловала его — именно так, как он и представлял: крепко и головокружительно. Он впился губами в ее губы и обхватил ее тело, повинуясь непреодолимой жажде чувствовать, владеть всей ее силой, всей страстью — пусть только на мгновение. Заплечный мешок мешал ему, он отбросил его в сторону. Она засмеялась и, держась за него, стала падать на спину. Обнявшись, они покатились по мху и прибрежным камням. Он сгорал от желания сорвать с нее меха, дотронуться до нагой кожи, мять ее грудь, бедра, ягодицы…
Плащ, перчатки, сапоги — все было сброшено. Калами не знал и не хотел знать, как это произошло. Она вся пылала, он дрожал при мысли о том, что ее прикосновение может обжечь, как обжигает взмах крыла Жар-птицы. Какая сила, какая мощь! Она обхватила его ногами и притянула к себе, снова и снова, и ее глаза горели так же, как у ее сыновей, когда они предвкушали охоту на Ананду. Буйство ощущений — ее пальцев, вонзающихся в его плоть, ее глаз, жара ее тела — вскружило ему голову, смешавшись с воспоминаниями, экстазом, страхом и желанием, пока он и сам уже не знал своих мыслей. Он знал одно: только в этот миг он жил по-настоящему и держал в своих объятиях всю силу, о которой мог только мечтать. Когда наконец она изогнулась под ним, затопив его волной наслаждения, он закричал так, будто хотел, чтобы все Безмолвные Земли узнали о том, что его страсть удовлетворена.
Калами не знал, как долго они потом лежали рядом. Она поднялась первой.
— Одевайся, колдун, — сказала Лисица. В ее голосе не осталось и намека на дразнящую теплоту. — Тебе надо выбираться отсюда, пока старуха Смерть не явилась за тобой.