Это еще что такое? – спросила Хафса Азейна.
Человеку об этом знать не обязательно, – отрезал кот и замолчал.
Любопытно, – подумала Хафса, но очень тихо.
Умм Нурати остановилась, и воины замерли вместе с ней. Когда она подняла руку, толпа замолчала, если не считать плачущего младенца и однорукого мужчины, хрипло вскрикивающего от боли.
– Расскажи нам, Гителла, – обратилась она к джа’акари в порванной куртке, – что здесь стряслось?
– Эта чертова шлюха отрезала мне руку! – завопил чужеземец.
Нурати не потрудилась даже глянуть в его сторону. Ее глаза были устремлены на первую воительницу, стоявшую возле своей подопечной. Ее лицо выражало гнев.
– Сарета?
Сарета кивнула одной из воительниц, сидевших на спине у мужчины. Девушка с широкой ухмылкой стащила с себя тунику и заткнула ему рот, заглушая вопли.
– Давайте сначала.
Первая мать протянула Гителле руку и поощрительно улыбнулась.
– Что стряслось?
– Этот… этот чужак, пусть сгрызут его промежность черви, набросился на меня со своим грязным ртом и грязными глазами и схватил за грудь. Сильно, – добавила воительница.
Ее руки тряслись, когда она отвела назад порванные полы своей куртки и обнажила ряд уродливых красных борозд, похожих на следы от граблей. – Поэтому я и отрезала ему руку. Мой Барех прикончил бы его, но Параджа не позволила этого.
– Параджа поступила правильно, – произнесла Нурати. – Прежде чем раздавать смертные приговоры, нужно выслушать обе стороны. Я хочу послушать, что скажет чужестранец. О, и если первый стражник принесет мне… Да, благодарю.
Аскандер выскользнул из толпы и вернулся с тяжелой, сплетеной из речной травы корзиной. К ней были привязаны цепь и ошейник. Когда атуалонец все это увидел, его глаза стали еще шире и он возобновил попытки вырваться.
Лучше прибереги силы, – подумала Хафса Азейна. – Они тебе еще пригодятся, когда начнется погоня.
Разумеется, это мало чем ему поможет. – Курраан подавил ленивый смешок.
Эхуани.
Встав, воительницы подняли на ноги окровавленного мужчину, и теперь он болтался между ними. Его глаза, отчаянные и дикие, обегали собравшихся. Взгляд чужеземца загорелся надеждой, лишь когда в толпу разъяренного племени вошел Левиатус.
– Что это еще такое? – Левиатус нахмурился.
– Твой человек обвиняется в нападении на одну из наших воительниц, Не Ату, – пояснила Нурати. Ее обычно резкий голос смягчился до медового контральто. – Мы как раз собирались поинтересоваться его версией событий.
– Как раз собирались… но его уже лишили руки!
– Он схватил меня! – крикнула Гителла и сплюнула на песок. – Этому чужеземцу еще повезло, что я отрезала ему только руку.
Ее, судя по всему, уже успокоившийся вашай вышел вперед в сопровождении Курраана и занял место рядом с девушкой.
Левиатус посмотрел на воительницу, отметив про себя ее порванную куртку и выражение лица, а затем перевел взгляд на своего безрукого соотечественника, который с побелевшим лицом висел между двумя разгневанными воительницами. После этого Левиатус взглянул на умм Нурати и низко поклонился.
– Меиссати, – произнес он, – если вы позволите…
Она кивнула в знак согласия.
Левиатус преодолел расстояние, отделявшее его от обвиняемого, и потянулся было к матерчатому кляпу, но единый вздох окружающих заставил его остановиться.
Из толпы, точно поднявшиеся из песка мрачные призраки, выступили несколько байидун дайелов – дюжина, а то и больше. Один из них, с виду тощий и слабый, без промедления подошел к Левитатусу и встал рядом с ним. Байидун дайел изящно махнул приговоренному мужчине рукой, склонив золотую маску в немом вопросе.
– Ну что ж, – сказал Левиатус, отходя в сторону. – Если такова воля моего отца…
– Что это такое? – потребовала объяснений умм Нурати.
Она попыталась сделать шаг вперед, но ей помешали темные воины, которые обступили ее, точно пальцы одной руки, сжимающиеся в кулак. Обнаженные лезвия их мечей горели в полуденном сиянии.
Хафса Азейна выступила вперед, с недовольным вздохом присоединяясь к игре.
– Байидун дайелы… поддерживают связь с драконьим королем. Он может видеть их глазами…
– И говорить через них.
При первом же звуке этого нового голоса смолкла и толпа, и поющие дюны, и весь мир. Это был голос молодой женщины, легкий и сладкий, – но также и голос мужчины, темный, густой и опасный, как мед терновника. Второй, более могучий голос оседлал первый так же, как человек седлает коня, и донесся через мага в кровавых одеждах. Когда это случилось, гладкая и безликая маска ожила, будто изнутри к ней прижималось, скрываемое под золотым занавесом, мужское лицо. Золотые глаза устремились на Хафсу, а золотые губы искривились в подобии улыбки.