Её ками была водой – силой жизни и созидания. Его ками была огнём – силой голода и разрушения. И он любил, когда в нём нуждались.
– Кагуцути, – молча позвала она.
Он откликнулся.
– Дай мне своё пламя – и я дам ему пищу, – пообещала она.
Он дал.
Огненные языки полились по её ками, обосновались в сердце и потекли по тем дорогам, которыми текут ки крови, воды и соли, обретая плоть и выжигая тело изнутри. Жилы горели, тело плавилось, боль была невыносимой настолько, что она не могла даже кричать.
Плоть стала огнём. Она сама стала огнём. Каждая клеточка тела преобразовалась в пламя, провожая дар Кагуцути в телесный мир. Киоко протянула руку и коснулась одежды – оранжевые языки послушно переползли на ткань и жадно пожрали её, оставив лишь горстку пепла. Она прошла дальше и коснулась стены – пламя перешло на балку и стало расползаться в стороны. Тогда она коснулась пола – и отдала весь огонь ему.
– Весь этот дом – твой.
– Щедрый дар, императрица Киоко, – услышала она молчаливый ответ.
Она обратилась волком, швырнула кимоно, в котором была, в бушующее пламя, подхватила мешок и выпрыгнула в окно.
Миямото Киоко умерла. Правящая ветвь умерла вместе с ней. Теперь она действительно свободна от прошлого.
Он увидел её раньше, чем заметила она. Киоко была невероятно красива – в том самом кимоно, которое когда-то, в прошлой жизни, лишило его дара речи. Он любовался её профилем, сидя в тени, и не торопился вставать. Она говорила с Хотэку – пусть говорит, сначала ей нужно вернуться к друзьям, к нему успеет.
До него доносились обрывки фраз, неуверенный смех и стоны, полные боли, когда речь заходила об упражнениях. Он улыбнулся.
В конце концов она повернулась. Её невидящий взгляд пробежал по поляне и окружающим деревьям. Скользнул и по нему, но не зацепился – отправился блуждать дальше. Миг осознания – и с неуверенностью на лице она смотрит ему в глаза.
Робкий шаг вперёд. Что-то спрашивает у Норико, та отвечает, согласно кивая. Ещё один шаг. Значит, пора.
Он поднялся и вышел из тени. Хотел остановиться, дать ей дойти, осознать, но не смог. Быстро преодолев расстояние между ними, Иоши прижал её к себе. Жива. Здесь. Рядом. Больше ничего не важно.
– Прости меня, – прошептал он ей в ухо. – Прости, что не верил. Прости, что вёл себя так… – он не нашёлся со словами, поэтому снова повторил: – Прости.
Она отстранилась. Её лицо блестело от слёз, он осторожно старался их вытереть.
– Не плачь, пожалуйста. Больше не нужно. Всё хорошо…
Она смотрела ему прямо в глаза, касалась его лица, словно изучая, проверяя: а правда ли?
– Почему ты жив?
Он знал, что она спросит. В голове он проговаривал эту историю сотни раз и готов был проговорить в сто первый – на этот раз вслух.
Когда мир потух – вокруг не осталось ничего. Ни его, ни отца, ни поля боя. Ни правды, ни лжи. Ни счастья, ни горя. Только тени собственных ошибок, что не отпускали, держали в этой мгле. Он им не сопротивлялся, и так прошла вечность. На самом деле сменились всего несколько страж, но для него всё было иначе.
Когда вечность тьмы закончилась – пришла она, сверкнула жёлтыми глазами и велела идти следом. Он не ослушался. Он только в бою узнал, что Норико тоже ёкай, и, только когда она пришла за ним, понял, какой именно.
Она вывела его из пелены, в которой он запутался, застрял в цепких сожалениях о сделанном и о несделанном. Только вывела не туда, куда выводят мёртвых, а обратно – где место живым.
Она вернула ему его тело. Такое же живое, как раньше. Такое же сильное и здоровое. И главное – совершенно невредимое. Не считая старого шрама на скуле, что врос в саму его ки.
– Значит, она тебя воскресила? – спросила Киоко. – Разве это возможно?
– Нет, – Норико подошла незаметно и бестактно вклинилась между ними, заставляя отойти на шаг друг от друга. – Иоши умер, этого не изменить. Но убила его я – так что и ки его у меня осталась. И так уж вы-ы-ышло, – она протянула последнее слово и сделала небольшую паузу, – что души я могу достать откуда угодно.
– То есть он всё ещё мёртв? – не поняла Киоко, настолько потерянная, что Иоши стало её бесконечно жаль.
– Мёртв, но ничем не отличается от живого. Тело его такое же. Разве что жизнь в нём поддерживаю я, поэтому, – она заурчала и потёрлась сначала о ноги Киоко, а затем и об Иоши, – берегите меня как самое ценное сокровище.
Киоко засмеялась. Иоши шутка не показалась смешной – да и не шутка это вовсе, – но она смеялась, смеялась и смеялась, пока смех не стал плачем. Киоко закрыла лицо руками, оседая на землю, и плакала, громко всхлипывая, не в силах остановить слёзы. Иоши сел рядом, обнял её, уложил голову Киоко себе на плечо и почувствовал, как его щёки тоже намокли.