Подчас даже после того, как я научился всем тонкостям контроля, не раз и не два я ощущал на себе пристальный взгляд своего друга и его ладонь на плече, когда он говорил мне:
- Ты снова теряешь себя, Тристан. Соберись, иначе он вырвется.
И я снова и снова ощущал свою беспомощность, чувствовал себя слабым и никчёмным.
Иногда мне было тяжело выпутывать свою человечность и проталкивать её вперёд, стараясь не запачкать её вязким, липким злом, что расплескалось внутри меня. Иногда я позволял себе немного расслабиться, но тут же рисковал поплатиться за это.
Сегодня же впервые за много лет я ощутил свою человечность. Она заполнила меня, разлилась во мне, и я перестал ощущать своего демона. Совсем. Он растворился в ней, как прежде я растворялся в нём, он померк перед главным желанием моей души – вернуть моего друга. И, заполнив себя своей же человечностью, я смог сделать невозможное. То, чему редкий экзорцист сможет научиться лишь за десятки лет. Я мог сколько угодно ненавидеть и презирать Креденце, но он был прав и ни капли не льстил мне. Сегодня я совершил почти чудо.
Но я решил не обольщаться. Я ощущал, что, ослеплённый вспышкой, напуганный тем, что я сотворил с его хозяином, мой демон ослаб и забился куда-то вдаль. Я почти не чувствовал его, но прекрасно знал натуру: скоро он наберётся сил и снова примется за старое. Но я знал, что это затишье – компенсация мне за ту муку, которую причинил обряд моему телу. Пострадал не только мой демон, но и оно.
Оказавшись в коридоре, я не выдержал и снял перчатку. Под ней я увидел обожжённую кожу, покрытую волдырями, и я знал, что все мои раны, что когда на оставили на груди и на спине кресты экзорцистов, тренировавшихся на мне изгонять тёмную силу, зарубцевавшиеся со временем, сегодня снова открылись. Я ощущал, что рубашка, липкая от крови, прилипла к спине, как саднит и ноет повреждённая кожа. Процесс заживления будет долгим. Но я не жалел ни о чём.
Джонсон и несколько крепких служителей ордена занесли бесчувственного Валентина в ту самую комнату, которую я когда-то делил с ним. В ней ничего с тех пор не изменилось: та же кровать, письменный стол, теперь совершенно пустой, а раньше заставленный стопками книг и чернильницами. Лежащий на кровати, он выглядел совершенно лишним элементом. Он стал чужим здесь, я ощущал это.
Я накрыл его плащом и, удостоверившись, что его дыхание ровное, а сердце размеренно бьётся, вышел.
Очнулся он лишь через два дня. Всё это время мне было тяжело на него смотреть, казалось, из него ушла вся жизнь, осталась блёклая тень. Вот тогда чувство вины стало понемногу глодать меня изнутри, скрежетать по рёбрам, жечь душу.
Потому я не отходил от него, даже ночь коротал в кресле, которое распорядился принести из общей залы. Мне казалось, что стоит только отойти, с ним произойдёт что-то неминуемо страшное. Вдруг, пока его разум находится далеко, демон окрепнет и решит захватить власть над ним? Вдруг он лишь притворился поверженным, а на самом деле копит силы, чтобы восстать? Я бы никогда не простил себе, если бы с моим другом произошло что-то столь необратимое и жуткое. Тем более, по моей вине.
Я разуверился в своих силах, будто бы настраивая себя на лучший исход: я просто не мог насколько сильно навредить самому Фокалору, чтобы он позволил наложить три заградительные печати. Я не мог не согласиться с заносчивым олухом Креденце – я слишком слаб для такого. Не мне сражаться с демонами такого уровня. Такое мог бы сотворить разве что Валентин, но он, скорее всего, не стал бы подвергать себя такой боли и опасности: он бы просто выпустил вперёд Фокалора, а тот бы поглотил демона. Если демон слишком силён для Фокалора или подчиняется высшему легиону, тогда Валентин просто упокоил бы демона на максимально длительный срок. Кто-то после такого обряда может прожить и до самый смерти без единого объявления демонической сущности. А вот так обнажать душу перед демоном – полное безрассудство. Но ради Валентина я пошёл на это.
Проснувшись утром, я не поверил глазам: Валентин сидел на кровати и смотрел перед собой, будто задумавшись. Заметив, что я подскочил из кресла, он перевёл взгляд на меня.
- Как тебе это удалось? – спросил он. Вот и всё. Я бы на его месте накинулся на подобного мне с бранью, проклинал и вымещал злобу. Он же просто вопросительно смотрел на меня, откинувшись на подушки, всё в той же разорванной едва ли не на клочки чёрной рубашке, укрытый моим плащом. Светлые волосы падали ему на лицо, но у него словно не было сил откинуть их. Протянуть руку и помочь ему я не осмелился.