Тощенькая темноволосая девочка в рваном мешковатом платьице бросала на собравшихся редкие полные страха взгляды. Особенно пугала её, видимо, Дайенн — в её сторону она старалась не смотреть.
«Резонно… — Дайенн подавила в сердце болевой укол, — она кто — голианка? А голиан дилгары в своё время тоже очень сильно потрепали. Так что не с чего тут обижаться…»
На самом деле, конечно, всё равно было обидно. Сколько ж ещё дети будут отвечать за грехи отцов…
— Как тебя зовут? — приветливо спросил Вадим.
— Нирла, господин.
— Что ж, по крайней мере, ты знаешь земной язык…
— Немного, господин.
— Я забираю её.
По лицу Малхутарро явно читалось, что он был о вкусе землянина лучшего мнения, но возражать он не стал. В конце концов, ему же лучше, что выбрали у него не самый первосортный товар. Дайенн почувствовала настоятельную потребность выйти — не то чтоб на воздух, но подальше от масляной рожи хозяина дома. А то, чего доброго, уже её придётся уговаривать не совершать прямо здесь и сейчас смертоубийство. Мысль о том, что это ведь Зафрант, здесь это даже сойдёт с рук, прямо совсем сейчас некстати… Она вздрогнула, почувствовав лёгкое касание.
— Добрый человек этот ваш друг, — прошептала Мэриэнн, — из жалости же эту девчонку взял, это видно… Да только ясно, что вы другое тут искали…
— Что?
Шёпот девушки понизился до едва различимого.
— Не зря ж эти вопросы про некислородных были, я слышала… Обратитесь к Туфайонту, вот что.
Дайенн, конечно, много что хотелось спросить после этой загадочной фразы, но впереди обозначилась некая фигура, и девушка, по-видимому, избегая лишних ушей, быстро и деловито прошмыгнула мимо неё.
— А ведь это имя было среди тех, что называла Кашьюл, — заметил Мурсеф, выглядящий уже значительно лучше, вернее, держащийся значительно бодрее, по внешнему виду-то дрази судить о их состоянии сложновато.
— Ну, мы так или иначе собирались пройтись по этому списку, больше-то что делать, других зацепок нет. Ну разве что этот молодчик, его механик, заговорит…
Хемайни кисло кивнул — они с Сайкеем сегодня весь день убили на изучение дел того самого Бизела и пришли к заключению, что за похищением принцессы он стоять не мог, не его сфера — и отправился в ванную.
— Заговорит-заговорит, — мрачно пообещал Ранкай, — парни за ним два квартала гонялись, они долго эти запирательства слушать не будут. Понятно, нервничает гадёныш — ввиду кончины Ритца и удачного бегства второго подельника он же основной фигурант теперь…
— Не, мог же Ритц и в самом деле не сообщать им имя заказчика?
— В принципе, конечно, мог, но из каких соображений ему из этого тайну от своих-то делать?
Ранкай звучно поскрёб затылок.
— А кто он такой вообще, этот Туфайонт, чем славен? Вот Сулф — устроитель боёв, и у него в силу этого есть некислородные помещения, Шакерти — владелец самого большого здесь многопрофильного борделя, у Бенца шахты в некислородных мирах, правда, закупку работников-то он ведёт явно не сам и не здесь, если только на случай визита кого-то из некислородных управляющих имеет в доме соответствующие помещения… Ну, Деметрис рулит бандами чёрных копателей, так что у него публика бывает самая разная… А этот — что?
— А вот этого я так и не понял, — развёл руками Мурсеф, — но наверное, за что-то ведь он был упомянут. Причём дважды, и Кашьюл, и этой девчонкой. Значит, проверить-то надо, да?
Вадим обернулся к своей ближайшей, так сказать, задаче — вырученная им девочка боязливо жалась на стуле в углу, кутаясь в наброшенный Дайенн китель. Та же Дайенн принесла ей кружку с чем-то горячим, и та несмело заглядывала в чашку, всё не решаясь отхлебнуть.
— Ну, давай знакомиться, — он подкатился на кресле ближе к ней, — меня зовут Вадим Алварес.
— Да, господин.
— Чего это ты заладила — господин, господин? — Ранкай упёр руки в боки, — нет тут господ, забудь, что там эти хмыри говорили… Ты теперь свободная, домой отправишься…
Девочка вжала голову в плечи.
— Нет, только не домой…
— А чего так?
— Дома плохо… Не надо домой…
Ранкай присел рядом, сочувственно погладил по спутанным тёмным волосам.
— Сбежала, что ли? Ну, это бывает… Ты кто — голианка же? У нас в отделении несколько голиан работает, они помогут твоих родных найти… Ты где жила? Из-за чего б вы там не поссорились, сейчас они, небось, рвут и мечут и слёзы льют… С ума сойдут от радости, что тебя им вернут…
— Ничего не сойдут, они сами меня продали!
— Как?
— А вот так! Вернёте — они ещё раз продадут! У нас это нормально…
Вадим скрипнул зубами.
— В кого ты-то такой наивный, Ранкай? Дольше моего работаешь…
Дайенн открыла было рот, потом поняла, что слов, чтоб погасить родившуюся неловкость, у неё нет. Каждый в чём-то жертва своего воспитания, в мире дрази подобное немыслимо, и хотя Ранкай в курсе, что другие расы — не дрази, всё же это не то, что придёт ему в голову первым делом. А Алварес наверняка не упустит случая сказать, что браки дразийских дочерей — та же продажа, но это, конечно, совсем другое, раз не иномирцам и не для чёрной работы! Хотя с этим-то Ранкай, более взрослый и критически воспринимающий традиции отечества, может и согласиться, а вот юный Мурсеф может рефлекторно вспылить…
Девочка облизнула неровные пересохшие губы.
— Господин, оставьте меня у себя! Вы добрый… другие могут добрыми и не быть… Я буду хорошей, буду послушной!
Мурсеф не слишком церемонно оттеснил Алвареса, выглядящего примерно таким же растерянным и перепуганным, как ребёнок, и покровительственно навис над маленькой голианкой.
— Слушай, девочка. Тебе будет сложно понять, но я попробую объяснить. Мы все — не такие, как этот Малхутарро и другие тут, мы — из Альянса, а в Альянсе рабство осуждается. Но поскольку мы сейчас не на территории Альянса, а здесь, то по местным законам, которые и не законы вообще, а безобразие, тебя господину Алваресу как бы подарили. Так нужно, чтоб вывезти тебя отсюда. Но лучше сразу привыкай господином его не называть, нельзя. У него на родине иметь рабов это страшный грех. Так что не рассказывай, если не хочешь ему неприятностей.
Взгляд девочки метался от лица к лицу, как перепуганный мотылёк.
— Разрешите мне остаться… Я буду помогать, по дому работать, и вообще… Я спать могу в загоне с животными, и кормить меня много не надо — я много не ем…
Сейчас все самые правильные слова звучат как-то неправильно, грустно думала Дайенн. Из курса иномирных культур она не могла считать, что что-то знает о рабстве, минбарским преподавателям тяжело давалось объяснение таких тем, потому что многого не понимали они сами. Знать и понимать — не одно и то же. Рабство — это нечто сродни природе Древнего врага, говорили они, это извращение святых понятий служения и послушания, это обоюдоострое орудие, калечащее две души — раба и его владельца, делающее их обоих неспособными к исполнению высшего долга всякого живущего — любви, в которой происходит постижение и развитие Вселенной. Как давно это дитя в рабстве? Знало ли оно иную жизнь, отношения без страха? Сейчас она не может осознать своего избавления, ей, может быть, ещё страшнее, чем было в подвале у Малхутарро, потому что неопределённость, неизведанное — мучительнее. Она поверила, что у неё всё будет хорошо, потому что она попала к хорошему хозяину, с добрым, как выражаются дрази, лицом, никакого другого хорошо она и не знает, и теперь это благо у неё хотят отнять.