— Ага, а мы два таких вроде как мужика и почти чайлдфри, когда этот карапуз забирался к нам на колени и начинал дёргать за волосы и носы, сидели, боясь шелохнуться, и поэтому считались у него любимыми дядюшками, а мы просто совершенно не представляли, что с ним вообще делать и как его культурно спровадить, поэтому послушно включались во всю эту возню…
Когда о ком-то говорят, что он рос в тепличных условиях, это звучит как обвинение. Но разве дитя выбирало, в каких условиях ему расти? И разве ребёнку, который ещё до рождения попал под перекрёстный огонь сил древних и слепых в своей мощи, тепличные условия и не подобают? Естественно, что первую и большую часть своего детства он был ограничен кругом своего дома, своей семьи и друзей семьи, частью этого круга была и его болезнь, вполне хватало этой черноты. А потом в его жизнь ворвался здоровый и деятельный сверстник, принявшийся всячески этот круг расширять — до школы, города, всего мира… доброго, при всех закидонах, мира. Мира, где последние бои отгремели не столь давно, и новые были ещё долго возможны, об этом напоминали едва заметные следы на руках Дэвида Шеридана, если не приглядываться — не заметишь, но Элайя-то о них знал. Но зная, что и здесь можно встретить жестокость, агрессию, подлость, преступность — он знал и то, что зло будет найдено, взято за шиворот и примерно наказано, знал благодаря тому же Дэвиду Шеридану, не погибшему в аду пустыни. Он много знал благодаря матерям и друзьям семьи о жизни за пределами Корианны, но, логично для тепличного ребёнка, заострял внимание на том в этой жизни, что было для него привлекательно. Чувство беспомощности, отчаянья ему прежде было знакомо, да — по отношению к своей болезни. Чувство бессильного гнева ему было знакомо — к жесткой судьбе, отнявшей у него отца. Он не был готов к столкновению с изнанкой жизни, так говорил Диус. Дэвид мог бы поправить: он не то чтобы был готов, но в нём было для этого кое-что. Гнев, посеянный ещё в далёком детстве, страх потери близких, религиозная ненависть к скверне…
Они сели на скамейку, держась за руки.
— Не понимаю, чего они всё никак не успокоятся — Земля, Марс, Проксима… В их тюрьмах так остро не хватает своих маньяков? Или их так беспокоит, что тюрьма на Лири это в большей мере клиника, чем тюрьма, им это кажется недопустимой мягкостью? Я всё понимаю, но это — с рассуждениями о гуманизме?
Когда ты минбарский ребёнок, ты, конечно, тоже ёжишься при упоминании слова «тюрьма», но иначе, чем, например, земной. От Шин Афал он знал немногое — то из работы её родителей, что они дозволяли знать ей, то, что из этого она считала возможным рассказать ему. Это очень тяжело, скажет любой. Само соприкосновение с теми, кто совершил тяжкий проступок, кто уронил свою честь, свой облик разумного существа так, что он был не восстановим покаянным служением в обществе — это как спуск в ад. Но в этом аду ты должен не просто стеречь души грешников — ты должен делать всё возможное, чтоб вывести их назад к свету, даже если это кажется совершенно невозможным. Само знание о том, что существуют убившие — из ревности, из зависти, из превратного понимания чести, или предатели, вступившие в преступные сделки с иномирцами, прельстившиеся их образом жизни и достижением личного блага — это отвратительно и страшно. Ещё страшнее — если их души так и вернутся в Озеро, не очистившись от грязи, не преодолев, не победив своё падение.
— Может быть, я покажусь циничным, но на мой взгляд, их позиция с гуманизмом или его отсутствием никак не связана. Если бы Элайя убивал детей и невинных дев, а мы бы назначили ему символический срок — то примерно так бы оно и было, но… Всё гораздо проще. С колонизацией Парадиза миры Содружества потеряли существенную часть генофонда психокинетиков. В общей совокупности, по данным на 85 год, улетело больше, чем осталось. Они пытались, конечно, под разными предлогами запрещать вылеты — бесполезно, люди летели туристами в любой другой мир, потом пересаживались до Минбара и оттуда на Парадиз. Да, телепаты, естественно, продолжают рождаться, но сейчас по количеству взрослых телепатов Земля опережает только Нарн, Корианну и буллоксиан. И ещё кого-то, точно не помню. На Марсе и Проксиме в целом похожая ситуация. А дальше включается, как это называет Виргиния, любимая паранойя — «а если завтра война». В такой ситуации даже сумасшедший телекинетик под рукой лучше, чем ничего. Поэтому и только поэтому всесторонне гуманный и, вообще-то, законный вариант оказания Элайе помощи психиатров с последующей депортацией его на Корианну и вызвал столько возражений, поэтому Земля и настаивала на повторных экспертизах, рассчитывая доказать его вменяемость и необходимость помещения его в обычную тюрьму. Кстати, забрать Аврору они тоже пытаются, и тоже едва ли преуспеют — ну, какие у них права затребовать ворлонскую гражданку? Примерно такие же, как у Марса и Проксимы, а они, надо заметить, не рыпаются. Оспорить эту вентоксскую регистрацию, как ни соблазнительно, нереально. Наверное, Аделай Нара постаралась… Это, наверное, для Земли самое большое огорчение — что на Нару у них прав вовсе нет. Ею, кстати, уже занялся лично Котто, что в данном случае вполне резонно, не поручать же это советникам… Вообще, за специалиста её уровня можно не жалеючи отдать штук пять этих советников, и дёшево будет… А что она сумасшедшая — так компьютерщики все слегка того…
Осуждают ли они эту, если позволительно так выразиться, минбарскую мягкость, или насмехаются над тем, что и тут рогатые бошки без религиозной блажи не могут — а сами, коснись чего, в минбарскую тюрьму не захотели б ни один. Потому что неприкосновенность драгоценных мозгов, личное, шаг’тоты его побери, пространство. У минбарского преступника его нет. Ещё на стадии дознания и суда в его мозгах шарятся специально подготовленные телепаты, а с момента вынесения приговора к нему прикрепляется Проводник, который будет вести его весь срок заключения — чтоб вывести назад в общество, если получится. Который для этого будет исследовать память, сознание своего подопечного, не избегая всего самого мрачного, самого тайного, самого постыдного — напротив, выискивая среди этого то, что привело его к слому, к падению. Минбарские подходы воспринимаются нормально и даже приветственно, пока речь идёт о тяжёлых психически больных, ментально травмированных, в любом случае, пока не о тебе самом.
— На суде ни Аврора, ни Нара так и не присутствовали…
— А смысл? Во всём, что их касается, Элайя и сам сознался. А свидетельствовать в его пользу у них тоже едва ли получилось бы.
Дэвид опустил голову.
— Много раз думал о том, чтобы навестить ту или другую, но духу, честно говоря, не хватает. Малодушие как оно есть, не очень хочется видеть свидетельство, на что ещё способен Элайя…
Винтари хмыкнул.
— Ну, с Авророй, как я понял, он не делал ничего такого, чего бы не хотела она сама. Опять же, может, я циничен, но при её прежней жизни… Кстати, это обвинение с него ведь таки сняли. В смысле, оба, и растление, и вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность… Потому что совершенно невозможно понять, что там с совершеннолетием у граждан Ворлона… и потому что всем очевидно, эта сама кого угодно во что угодно вовлечёт. Как по мне, самое впечатляющее в действиях Элайи именно вот это — что он смог убедить это существо сдаться. Мне так показалось, по некоторым оговоркам полицейских, что всё совершённое доставило ей удовольствие, но не удовлетворение. Получив свободу и возможность реализовать себя, могла ли она так легко от этого отказаться?
Отсюда видно начало тропы, ведущей к дразийским камням, где они с Андо спорили о доверии. Мог ли тогда Андо представить… Да наверное, мог. Вполне вероятно, что уже тогда он думал о встрече с Офелией. О том же, что едва ли проживёт долгую жизнь, говорил не раз. Наверное, в глазах тех, кто годами старше, это звучало несерьёзно, как обычный подростковый пафос — умереть молодым и непременно как-то героически. Если б все такие мечты сбывались, сказал Рикардо, то с высшим офицерством была бы очень тяжёлая ситуация. Но Андо в этом всё же стоило верить, как оказалось. Элайя всё детство так или эдак сетовал, что даже не встретился со своим отцом, как можно подобное допускать, Виргиния неизменно отвечала, что у неё в общем-то та же ситуация, а Офелия вот со своим — встречалась, очень даже встречалась, хотел бы поменяться местами? Нет? Вот и молчи. Не самый несчастный в любом из миров, сирот хватает и теперь и на Корианне, и на Земле. Никто, отправляясь на какое-нибудь рискованное дело, не рассчитывает непременно погибнуть, но если в бой будут идти только те, у кого не осталось близких — пожалуй, скудная получится армия. Терять брата или сестру, или родителям пережить детей — что, менее больно?