Эта немыслимая фамильярность заставила вздрогнуть. Хотя должен ли он удивляться подобному со стороны сумасшедшей? Она знает его имя и, быть может, если её спросить, понимает ли, что он император — она ответит утвердительно, но что это значит глобально? Вир мало понимал в медицинском языке предоставленных материалов, да и тем немногим, что понимал, он обязан был несчастью с Линдисти, дням, проведённым в больнице и речам докторов, которые он выслушивал смиренно и внимательно, так что лучше б и этого понимания не было. Но он смотрел видео, он помнил этот взгляд, который нельзя было назвать пустым единственно потому, что кое-что в нём было. Ужас. Смертный ужас приговорённого под топором палача длится секунды, для Аделай Нары он длился б всю жизнь, если б не минбарские целители, главным образом госпожа Аллан. И если сейчас эта женщина демонстрирует непосредственность трёхлетнего ребёнка — наверное, это лучшее, что может быть.
— Аделай… Вам хорошо здесь, с вами хорошо обращаются? Может быть, вы нуждаетесь в чём-нибудь?
Больная всплеснула руками, выронив расчёску, разулыбалась.
— Ой, что вы! Здесь славно! Я почему сказала про прогулки — вы видели, какой здесь сад? Нас выводят туда два раза в день — встречать солнышко и провожать. Говорят, что это необходимо для выздоровления, и это правда. Сколько там замечательных мест! Там есть целая клумба таких вот цветов, как ваша брошка. Очень хорошо, что у вас такая брошка. Но живые цветы лучше. Их запах снимает головную боль и приносит много хороших мыслей. Мы с Тинанной или Мелиссой сидим возле них и о стольком говорим! С Мелиссой можно так говорить, в голове, а с Тинанной надо голосом, вот и видите, как у меня хорошо получается? Доктора довольны. Иногда приходит Таиль и поёт. От её пения словно цветы внутри распускаются. После этого хорошо думается. Хоть и о грустном иногда. Или получается что-то вспомнить. Например, вспомнила свою куклу, которая была у меня в детстве. Мелисса так радовалась! Я пыталась нарисовать. Но вам пока не покажу, плохо получилось.
Вир не был уверен, что сможет вспомнить все свои детские игрушки, кроме немногих, но в том до сих пор и не было необходимости. Но Аделай происходила из довольно бедной семьи, вряд ли у неё было много кукол. Восьмилетней её отдали бездетному двоюродному дядьке, практически навялили, и это предопределило её судьбу. Дядька тоже не был богачом, да и детей не любил, но в его доме было полно компьютерной техники, отцовское наследство. Полно книг по программированию. Они и стали новыми игрушками девочки, не избалованной компанией сверстников и вниманием взрослых. И вот теперь эта женщина помнит несколько языков программирования, но не помнит лиц своих родственников…
— Здесь все всегда за меня радуются. Все помогают. Мало понимают, но очень стараются — поэтому и я для них стараюсь. Только одна женщина один раз обругала, потому что я толкнула её ребёнка! Ну что поделаешь, я его не видела, он невидимый. Но теперь я стараюсь быть внимательной, и она больше не ругается, здоровается со мной. Жаль, правда, ребёнка я всё равно не вижу. Врачи говорят, его и нет, он умер, но она же с ним разговаривает! Ещё грустно, что моя подруга Таиль не всё видит, что я для неё пишу, а показать ей, как Мелиссе, нельзя. Мне вот делают новый глаз, я спрашивала, можно ли сделать новые глаза Таиль, врачи ответили что-то непонятное. Если Таиль поселят со мной, я научусь писать так, чтоб она видела, как думаете? Мне ведь так помогает её пение, может, и я ей чем-то смогу помочь. Но если вы это к тому, поеду ли я с вами, то да, поеду!
— Да, я понимаю, понимаю… — Махавир ожесточённо грыз зубочистку, глядя в сторону, — но вы-то понимаете, какую сложную задачу на меня возлагаете?
Виргиния оторвалась от передвижений, с помощью такой же зубочистки, последней ягодки по тарелке.
— Понимаю. Очень даже хорошо понимаю. Только и вы меня поймите — сегодня я знаю немного больше, чем вчера, но как и вчера, у меня нет доказательств. Благо, не надо объяснять, почему. Я могу, конечно, пойти по более долгому и трудному сценарию противодействия их намереньям… Но как бы я ни была отважна и сильна, их тупо больше. И они на таких вещах собаку съели. У них, насколько я знаю, минимум три сценария заполучения Элайи, и твёрдо смогу противодействовать я только одному. А о втором и третьем даже не спрашивайте — видите ли, все эти ребята немножко в курсе, что телепатов тут последние дни было как грязи, даже кроме меня. Любой из этих сценариев может быть дезинформацией, рассчитанной именно конкретно на то, чтоб спровоцировать ответные действия, которые окажутся ошибочными и только ухудшат всё. А настоящие их планы мы узнаем тогда, когда будет поздно. С вероятностью — из сводок очень печальных новостей. Я сейчас не просто защищаю своего ребёнка, которого я, правда, не родила, но вырастила. Я защищаю безопасность. Им нельзя позволить его получить.
Небо над своеобразным кафе в саду было низким, мрачным, лишь кое-где светило прорехами бледной голубизны. Народу в этот час здесь почти не было, и кроме человеческих голосов, раздавалось лишь тоненькое свиристение насекомых, предчувствующих грозу. В эту ночь гроза тоже едва ли будет, сказали служащие, насекомые свиристят пока тихо, скорее жалуясь на утомившую многодневную духоту, перед грозой они полчищами взлетают в воздух, панически созывая далеко разлетевшихся собратьев, рискующих попасть под удары тяжёлых дождевых капель.
— Да, да, я согласен… Но то, о чём вы меня просите…
Виргиния откинулась на спинку стула, откупоривая призмочку с байси. Скорей бы уже грянула эта гроза, что ли. Впору голосить, как эти насекомые.
— Противозаконно, да. Как-то я понимаю разницу между собой, одиозной тёткой, и порядочным полицейским. Но видите ли, я не могу лучше вас знать ваших коллег.
Махавир выплюнул щепочки зубочистки и на какое-то время замолчал. Был ли он удивлён услышанному? Он давно не был наивным ребёнком, кое-что о том, на что способны люди ради поставленных целей, он успел и на Земле узнать. А кое-что добрал сравнительно недавно. Маниша… Тоже казалось, что есть пределы, до которых она не опустится. А Манишу, в отличие от тех, о ком говорила мисс Ханниривер, он думал, что знал. Детство вместе провели. В детстве преступники это были картинки в книжках — книжки старые, бабушка их где-то на рынке всякого старья купила — там были небритые физиономии с чернотой вокруг глаз, с ухмылками такими гнусными, у живого человека так не получится, как ни старайся. А Маниша была весёлой задиристой девчонкой, способной организовать нескучный день любому количеству народа, то клады искали, то театральные представления устраивали, и даже будучи припаханными к сельхозработам, умудрялись превратить их в балаган… А взрослая жизнь всё поставила с ног на голову, и оказалось, что преступники сидят в мягких креслах, постукивая канцелярией стоимостью в три полицейские зарплаты по столам, заваленным бумагами, определяющим жизнь тысяч и миллионов. И в сравнении с ними те преступники, которые вырастают из смешливых девчонок с тугими блестящими косами — мелочи, такие мелочи.
Хотелось ли ему зажать уши и забыть то, что успел услышать? Да, хотелось. Он бы так и сделал, если б не подозрение, что спокойно жить и спать всё равно уже не сможет.