— Вы ведь не его ученик? Вы, кажется, ровесники?
— Верно. Однако поскольку мои способности проснулись много позже, на момент самого начала моего обучения фриди Алион уже вступал на первую ступень учительского служения, и присутствовал на уроках. Первая ступень предполагает лишь наблюдения за работой учителя, фиксацию успехов и неудач, разбор ошибок типовых и нетипичных. И скажу как на духу, никто не дал фриди Алиону материала для разборов больше, чем я.
— Строгость к себе — необходимая добродетель, Грайелл, но лишь пока не становится грехом против истины. Тебе позволительно не помнить более неуспешных учеников, но я-то помню. Как помню и более одарённых, которым бы хотя бы половину твоей настойчивости, твоей крепкой воли.
— Я благодарен за эти бесценные слова, фриди, однако истина требует и сознаться перед госпожой Ханниривер, что её родственник вверяется не лучшему из лучших, как она вправе б была ожидать. Происходя из воинов, душой я оказался ремесленником, не будучи одарён ярким талантом, чего-то достигал я преимущественно за счёт многократных повторений и благодаря поддержке фриди Алиона, отчего-то поверившего в меня и убедившего учителей поверить в меня.
— Лучшие из лучших, — Алион произнёс эту фразу с подобающим градусом иронии, — видят для себя в жизни иные, более великие задачи. Тебя не готовили в Проводники, Грайелл, однако твоя работа с больными детьми здесь может оказаться даже более полезной. Может быть, твой уровень невысок, может быть, ты не знаешь и половины техник, которые подобает знать Проводнику. Но у тебя доброе сердце и великое терпение. Такое терпение, которым не могу похвастаться я — именно потому, что мало знал в жизни неудач. Тебе мы можем вверить Элайю. И не сомневаюсь, и Элайя заключит, что может вверить тебе свой народ.
Грайелл покорно склонил голову с крупным, по-воински отростчатым гребнем.
— Нет ничего страшнее, чем не оправдать такую веру. Но за все годы нашего знакомства фриди Алион не давал мне заданий, с которыми бы я не справился — значит, справлюсь и с этим. И хотя миссия наша тайная, для всех мы будем считаться погибшими — возможность оказать помощь существам, нашедшим приют в том мире, испытавшим в жизни столько физических и нравственных страданий, будет достойнейшим способом оправдать столько доверия и чести, сколько выпало в жизни мне. В нашем мире целителей и поспособнее меня предостаточно. Если был у меня в жизни шанс совершить что-то великое, превзойти самого себя — то был лишь один, и фриди Алион сумел его для меня найти. И как я сказал, есть у меня лишь один камень на душе, лишь одна просьба, и если даже она покажется слишком дерзкой, я не могу смолчать. Речь о моей дочери, фриди Алион… Вы знаете, что она сейчас практикуется в клинике Лийри. Большой удачей было получить такую возможность, ведь она ещё так юна. Теперь она боится, что без фриди Мелиссы она не сможет там оставаться, ни один другой наставник не захочет такую юную и неопытную ученицу. Но ведь с фриди Мелиссой она изучала крайне сложные случаи… Элайя Александер был одним из её пациентов.
— О чём речь, Грайелл, я найду, кому её рекомендовать. Однако почему в этом возникла нужда? Куда отправилась госпожа Аллан, что не может взять ученицу с собой? Мне казалось, я знаю её ближайшие планы, и корабль её жизни прочно встал на якорь в Лийри?
Испуг и печаль заметались на лице целителя, словно тени ветвей в неспокойную ночь.
— Неужто вы ещё не слышали? Фриди Мелисса умерла этой ночью.
Тишина и сумрак почти пустого номера должны были успокаивать, расслаблять, но получалось наоборот. Это короткое прощание не далось легко никому. Хоть протокол и предполагал ограничение доступа гражданских лиц на космодром в момент отправки шаттла, на протокол, в полном соответствии мрачным ожиданиям Сингха, очень быстро наплевали. Разношёрстная толпа провожающих, журналистов, просто зевак, разрастаясь, как снежная лавина, заполонила собой всё от входа до шлюзов. Рейнджеры героически держали коридор, но чувствовалось, что с штатом как-то не рассчитали. Привыкли к минбарской дисциплинированности, чего уж там, ворчал Г’Тор, помогая Алваресу протащить за собой Дэвида и Диуса, словно ледокол на буксире — полицейская форма производила на собравшихся хотя бы какое-то впечатление. В разноязыком гвалте с трудом выхватывались отдельные фразы — благодарности, сопереживания, обещаний век не забывать, вопросов, разрешены ли в тюрьме письма и посылки, «и ещё одни самые последние вопросы» газетчиков… Кто-то говорил, что всё же видел на космодроме Виргинию. К чему? Она ведь ясно сказала, что эту вакханалию вполне способна представить, воочию наблюдать желания нет, судебного процесса хватило. Матери вправе проститься со своим сыном в тишине, наедине, что они и сделали заблаговременно.
Сингх на соседней кровати спал, свернувшись калачиком — звонившему с обычной своей отеческой заботой Альтаке отвечал, практически не просыпаясь, что вроде у минбарцев не полагается в таких случаях никаких многодневных церемоний, так что вот дождутся Лалью и прямо сразу, Лалья даже и в гостиницу-то возвращаться не будет, вещи его ребята увезли уже… Вадим вернулся, если уж говорить правду, отнюдь не затем, чтоб спать, а потому, что там оставаться никаких моральных сил не было. Однако и в этой сонной тишине покоя не было. В голову лезло всякое… Теперь, когда шаттл отбыл, уже не так велика и всеобъемлюща была уверенность, что всё под контролем, всё будет хорошо. Элайя улетел — снова выскользнул из рук. И дальнейшее зависит от целителей, которые будут работать с ним там, в этой тюрьме, от результатов очередных освидетельствований, которые, быть может, позволят однажды передать Элайю Корианне, а может — нет… Элайя обещал быть сильнее своей болезни. Тяжело давать такие обещания. «Мы ждали четыре года, — повторял Вадим последние сказанные брату слова, — мы подождём столько, сколько нужно. Теперь мы знаем, чего ждём. Теперь ты помнишь, ты знаешь, что тебя ждут назад…»
И параллельно, вот уж совсем некстати — эти воспоминания, поднятые болтовнёй Г’Тора. Об этом не было смысла думать тогда, тем более нет теперь, но почему-то думается. Они ещё несколько раз возвращались к этому разговору. Каждый раз Элайя говорил потом, что вовсе не хотел обидеть этим указанием на разницу между ними, в ментальном плане, и каждый раз бесполезно было говорить ему, что не в обидах вообще дело. Мог ли он соврать? В принципе мог, по мелочи он врал. Но это слишком серьёзный вопрос… И ведь Элайя знал, при всей невозможности слышать мысли знал, какую бурю это порождает в Вадиме. Как будто он мог даже просто подумать о таком — чтоб Даркани был его отцом… Это уж слишком. Но, говорил Элайя, у рейнджера Крисанто ведь то же самое, и тебе нормально. Ну, не то же самое… Как вообще можно сравнивать Крисанто с Даркани… Крисанто никогда прямо не говорил о своих чувствах, но их ясно было видно во всех его словах, во всех поступках. И его отношение было, говорил Дэвид, скорее отношением рыцаря к королеве. И он хорошо знал, как смущало это первое время маму — она простая женщина, она не привыкла к такому. Все знали, почему он перевёлся в штат Виргинии вскоре после того, как Алваресы переехали на Корианну. Все знали, и все просто приняли эту смущающую, но не лишающую последнего душевного покоя вещь, как данность. В жизни Крисанто случилось такое явление как Лаиса, и теперь, помимо Единственного, он служил и ей — возможно, как некоему его земному эквиваленту. В жизни их всех случилось такое явление, как Крисанто с его служением — и они жили с этим фактом.
Дайенн много раз повторяла, как ребёнку важна семья, как нужны родители — но всё же в том разговоре (он был, кажется, вечность назад) вынуждена была сказать, что не только кровная родня может выполнять эту высокую роль, что расстояние не лишает этих важнейших связей. Минбарский ребёнок с самых малых лет учится понимать, что родители не принадлежат ему безраздельно, учится обращаться с тем же доверием и почтением к другим взрослым клана. Ребёнку на Корианне вообще родители не нужны, говорил Вадим, нет нужды в тех, кто будет твоим островком безопасности посреди остального враждебного мира, потому что мир не враждебен. А кого любить и уважать — всегда будет, и будет больше, чем только двое разнополых людей. Желать, чтоб кто-то был прямо совсем твоим — это так же глупо, как желать забрать себе закат, или цветы в городском саду… То же говорила и Дайенн, только другими словами, сама убеждённая, что это совсем другое. Лалья говорил, что увлекательнее в отделении было только наблюдать за некоторыми главами отделов, находящимися тоже в отношениях странных, да вот теперь один уехал…