народного творчества, бытовавшими в Ирландии лет за триста до его рождения. Это
был подлинный художник слова, который получал искреннее наслаждение,
рассказывая свои истории, и язык его был ярок, образен и не лишен своего рода
литературности.
Бывая в тех местах, я обыкновенно навещал его по вечерам трижды в неделю. Дом его,
низкий, крытый соломой, состоял всего из двух комнат одна служила кухней, и в ней же
делалась вся домашняя работа, а в другой была спальня. Над спальней находился чердак,
где стояла еще одна кровать и хранились рыболовные снасти, детали старых прялок и
прочий хлам, который с годами неизбежно скапливается в фермерском доме.
Посреди кухни был очаг, где горел торф, а по бокам от него — небольшие каменные
сиденья, с них можно было бросить взгляд в закопченный дымоход и увидеть мерцающие
звезды. Справа от очага стоял чисто выскобленный стол из сосновых досок, а за ним, в
углу, лежал большой мешок соли для засолки рыбы. На этом мешке я обычно и
устраивался, прислонясь к столу, и здесь под диктовку моего друга записал не менее
двухсот занимательных историй. Прежде чем мы начинали работать, я помогал Шону и
его жене навести в доме порядок подметал пол и посыпал его чистым песком приносил
охапку торфяных брикетов и зажигал масляную лампу. В мои обязанности входило также
выгонять кур, залетавших в открытую верхнюю половинку двери Мы не закрывали ее —
так можно было видеть море, а мерный отдаленный рокот волн служил своего рода
аккомпанементом для рассказов.
Пока я писал под диктовку Шона, подходили соседи, поодиночке или небольшими
группками, они теснились у стен и терпеливо ждали, пока я запишу последнее слово
очередного рассказа. Тогда рассказчик неторопливо склонялся к очагу, доставал уголек и
огрубевшим большим пальцем не спеша придавливал его к табаку в трубке. Потом он
откидывался на спинку плетеного стула и принимал поздравления слушателей, которые
хотя и слышали эту историю раньше, может, быть даже не один раз, с искренним
наслаждением внимали ей снова. Их восклицания и восторги незаметно переходили в
оживленную болтовню, главной темой которой были уже местные события. Однако
немного погодя к хозяину дома опять обращались с просьбой что-нибудь рассказать и мы
вновь на целый час или около того переносились в чудесную страну, где мечта становится
реальностью. Аудитория слушала молча, лишь время от времени хохоча от души над
глупостью незадачливого злодея или другим смешным эпизодом иногда раздавались
громкие одобрительные возгласы по поводу того, что герою удалось спастись от жуткого
семиглавого великана или страшного морского чудовища, либо отразить натиск
сомкнутых рядов Короля восточного Мира».
Все эти истории звучали обычно у очага долгими зимними вечерами. Старики до сих пор
вспоминают мастеров, которые могли рассказывать предания каждый вечер всю зиму, ни
разу не повторившись. Заниматься этим в дневное время считалось недопустимым. Кроме
традиционных зимних вечеров подобные рассказы звучали в особых случаях во время
ночного бдения у святого источника, после тех или иных церемонии в частных домах на
поминках и крестинах, в лодке, когда рыбаки караулят сети в ожидании ночного клева, и
т д. На таких собраниях звучали не только длинные повести там исполнялись и шуточные
куплеты и баллады, и любовные песни, и народные духовные стихи и родословия,
загадывались загадки и даже рассказывались смешные случаи из местной жизни. Но
главное место занимали рассказы о героях и чудесах, многие из них продолжались не
менее часа, а некоторые — часов шесть или даже больше. Считалось, что женщине
рассказывать героические повествования не пристало. Более того, ни один рассказчик
никогда не решился бы рассказать подобную повесть в присутствии своего отца или
старшего брата, и, наверное, по этой причине послушать их собирались обыкновенно
молодые жители деревни.
Традиционные рассказчики никогда не претендовали на авторство исполняемых повестей.
Об этом говорит и распространенная концовка «Вот вам и мой рассказ. Если есть в нем
ложь, значит, так тому и быть, ведь не я сочинил его и выдумал». Все эти рассказы они
перенимали на слух от своих предшественников — членов собственных семей, соседей,