С вновь обретенным чувством уверенности я трижды нажал на кнопку звонка, давая Лотте сигнал, что это я, после чего собственным ключом открыл тяжелую дверь.
«Are you decent?!»[15] — прокричал я из коридора.
«Разве я когда-нибудь бываю приличной?!» — крикнула она в ответ из гостиной.
Обложившись тетрадями, она сидела, скрестив ноги, перед телевизором и продолжала делать пометки, когда я вошел в комнату.
«Возьми что-нибудь выпить, Макс. Я только что посмотрела жутко занудный фильм о токовании райских птиц, который навел меня на некоторые пикантные мысли», — сказала она, не отрываясь от своих записей.
Мы просидели вместе еще час. Она поинтересовалась, как я провел время у Маргареты, и я ответил, что мне всегда приятно бывать у нее и что это единственная женщина, которой я могу откровенно пожаловаться на Лотту. Лотта не приняла это как шутку и с неуверенной улыбкой переспросила, действительно ли я хожу к ней только для того, чтобы поплакаться.
«Ну конечно, зачем же еще? Ведь жизнь с вами не назовешь сладкой. Однако мои жалобы всегда наталкиваются на одно и то же предположение Маргареты, что я, вероятно, просто без ума от вас, и на этом все заканчивается».
«Да, вот так бывает, когда твоя лучшая подруга — психиатр», — ответила она, и я заметил, что она слегка покраснела. В ее голосе звучали нотки любопытства, доставлявшие мне удовольствие, которое я желал растянуть. Я спросил ее, что же такого интересного она почерпнула из брачных танцев райских птиц, и она, с радостью сменив тему, воодушевленно принялась рассказывать о том, что увидела.
«Фильм был о птицах, обитающих в чащах Борнео или где-то в тех местах. Какой-то достойный англичанин крадется со своим биноклем по лесу — довольно комичное зрелище, надо отметить, потому что за ним, конечно, следует его съемочная группа, которая время от времени фиксирует, как он, притаившись, на корточках наблюдает за птицами. Но дело не в нем, меня больше взволновала разница между пестрыми и серыми птицами. Райские птицы блистательны в своем великолепном оперении: ярко-желтые, красные, синие хвосты и хохолки. А рядом с ними — серые, как пепел, ничем не примечательные птички, без всяких прикрас, очень напоминающие заурядных уличных воробьев. Это — так называемые беседковые птицы, или шалашники. Речь о соблазне. У райских птиц есть все, чтобы щеголять направо и налево. Стоит им только расправить свои цветные оперенья, надуть и выпятить кричаще-желтую или ярко-красную грудь, немного покачаться на ветке, как незамедлительно подлетает самка, и цель достигнута. Все действо занимает минут пять. У беседковых птиц совсем по-другому. Большая часть жизни самца уходит на создание хитроумного сооружения. Прутик за прутиком притаскивает он, чтобы построить нечто красивое и добротное и стать таким образом неотразимым для своей возлюбленной. Самка выбирает его, потому что он может сделать что-то хорошее. Ему ничего не стоит воздвигнуть архитектурный шедевр наподобие китайской пагоды. Чтобы заманить самку, перед своей беседкой он складывает яркие цветы в одну кучку, черно-синие ягоды — в другую, а тяжелые желуди — в третью. Первое, о чем я подумала: каждый танец — есть танец токования, в том числе и у людей. Во-вторых, я поймала себя на мысли, что франтовство прекрасных птиц не вызвало во мне никаких эмоций, в то время как старательный труд их серых собратьев, их созидательное мастерство растрогали до глубины души. Искусство — это умилительное токование, — записала я, и дальше еще что-то о трагедии Мэрилин Монро.
«Это в твоем духе, — сказал я. — Похоже на твои прежние утверждения о том, что писательство есть искушение и что ты не можешь гордиться своей судьбой, поскольку она досталась тебе даром».
«Несомненно, — ответила она. — Что-то совсем новое придумать сложно, дорогой. Подобно шалашнику, я продолжаю достраивать то, что уже знаю, и то, что меня волнует. Единственное, в чем можно быть оригинальным, — это в тобой придуманной неожиданной комбинации уже известного».
Наверно, я ответил без должного энтузиазма. На ее лице угадывалось раздражение, она развела руки и воздела их к небесам.
«Но ведь это же здорово, Макс, — наблюдая за токованием красочных райских и серых беседковых птиц, мы можем добавить новую веточку к собственному сооружению в голове?»
Этот неожиданный вывод заставил меня улыбнуться, и я попросил ее рассказать мне всю историю еще раз, потому что упустил, какая именно веточка была добавлена к беседке.
«Трогательность, — сказала она с явной неохотой. — Я поняла, что естественная красота не задевает за живое, в то время как созданное кем-то творение проникает в сердце. Вот и все. И тут же перед глазами возник образ тысячу раз растиражированной Мэрилин Монро, которой стоило только расправить, подобно райской птице, свое яркое оперение, чтобы восхищать и соблазнять, не вызывая при этом ни малейшей эмоции или хотя бы человеческого взгляда, полного любви. Отсутствие этого взгляда, по-моему, и делало ее такой несчастной и в конечном счете погубило. Взгляд, в котором читается преклонение перед естественной красотой, — взгляд холодный и равнодушный. Я лишь хотела сказать, что не требующее усилий, очевидно, не пробуждает у людей любопытства. Мэрилин Монро выходила на публику, чтобы быть любимой, а получала вместо этого восторженный, но лишенный теплоты взгляд».