Эти слова, как раскаленные гвозди, вбивались в голову Белого. Больше они не виделись. Корень очень строго следил, чтобы даже взгляды влюбленных не пересекались.
И все же – им удалось поговорить.
– Твой брат прав, – сказал тогда Белый, – прости. Мой Долг – служение моему Дому. Я не смогу связать свою судьбу с твоей. А представить тебя наложницей не могу. Я люблю тебя. Но нам надо прислушаться к голосу разума и сделать так, как правильно, а не так, как хочется. Прости!
Она, в слезах, убежала. А он – с тяжелым сердцем – пошел навстречу Судьбе.
Единение разумов сильно изменило Белохвоста. Очень сильно. А смерть – еще сильнее. На многое юноша взглянул иначе.
Но прошедшие месяцы изменили и Синеглазку. Она вытянулась, расцвела, похорошела. В некоторых местах – особенно. Но изменилась она – не только внешне. Когда она увидела Белого, глаза ее смеялись… Жестокой насмешкой… От едва скрываемой ненависти. И она сделала вид, что не знает Белого. Подчеркнуто манерно и холодно приветствовала его.
– Кто пользовал вас так грубо, Ал Гадкий Утенок? Вы, весьма вероятно, испытываете жуткие боли? Еще бы! Вас лечили смертью?
И – смеется. Издевательски. Белый отводит, стыдливо, глаза. Торжествующий взгляд Корня – сестренка уела княжича! Торжество рожденного простолюдином над благородным – сладкое чувство!
Удивленный взгляд Пятого. Он не в курсе этой истории.
Красный от стыда Гадкий Утенок бежит. От ее смеха… Ее голоса… Ее запаха… Ее глаз.
И – от себя. От стыда, что он, Наследник, которого с пеленок учили контролю эмоций, не смог совладать с ураганом чувств и мыслей. Это – стыдно. Это – обидно. И – досадно. Сожаление по упущенному счастью – сильное чувство. Не только выбивающее из равновесия. Сводящее с ума. Он ее любил. И, увидев, вспомнил, насколько сильно. Но лед ее глаз ранил больнее, чем дыхание смерти Паука. Этот лед вымораживал сердце и разум. Бегство – неосознанная реакция организма на эту боль.
Брус догоняет. Пристает до тех пор, пока Белый, в эмоциях используя слова языка Старых, не поведал ему предысторию его и Синеглазки.
– М-да! – Вздохнул Брус. – Я в ваших, благородных, раскладах – ни в зуб ногой. Как Старый говорил: «Вас, богатых, не поймешь». А сейчас-то ты чего расстроился? Все, как ты хотел.
– Там, под Зеленой Башней, Олег нам сделал единение разумов. И Старые узнали эту мою самую сокровенную тайну…
Брус усмехнулся. «Тоже мне – тайна!» – подумал Брус Чан.
«Влюбишься – посмотрю на тебя! – мстительно подумал Белый. – Тоже посмеюсь!»
– И что Старый сказал? – спросил Брус.
– Да, как обычно – перевернул все с ног на голову, обгадил и заморозил. Сказал, что я – дурень и полено дубовое. «Любовь нам посылается самими богами. Всю жизнь до смерти можно прожить, так и не полюбив. А кто не любил – тот и не жил. Бежать от любви – бежать от самой Судьбы, от самой – жизни» – вот его слова.
– Да? – удивился Пятый. – Вот, блин навозный! Вот ты попал, братишка! Теперь ты решил, что можно и любить, а она – что поезд ушел? Вот, блин! М-да! Дела! Тебе – как? Платок дать – слезки утереть? Или веревку?
– Пошел ты! Тоже мне – братишка! Тварь ты оскверненная!
– Да куда нам, глинорылым, в ваш высокородный ряд?! – крикнул Пятый, уворачиваясь от удара длиннющего меча и пришпоривая коня.
– Убью! – кричал Седой.
– Себя, – кричал Брус, – в зад – поцелуй! Проикал ты свое счастье! Моя теперь она будет! А ты иди – долги свои исполняй! Да получше! А то папа осерчает.
Белый рычал, раздирая шпорами бока коня до крови, но конь Бруса был быстрее, сам Пятый – легче, да и без брони. Не смог Седой догнать Бруса. Только кричал вслед полосе пыли ругательства на незнакомом языке.
Поток ругательств резко оборвал далекий крик:
– Бой!
Белохвост проорал эту же команду и вновь пришпорил коня.
Но боя не было. Как не было и Бруса. Только пыль. И два распятых тела без кожи, растянутых между стволов деревьев. Тела дергались и извивались. Белохвост развернулся в сторону колонны и заорал:
– Жалея! Синька! Быстрее! Есть живые!
Подскакавшие крестоносцы и артисты стали кружить вокруг тел.
– Может, Бродяги? – спросил один.
– Живые. Пока, – качает головой Зуб, спрыгивая с коня и поднимая с земли окровавленную черную накидку с белым крестом, – наш!
Все поспешно поспрыгивали с коней, стали снимать тела, разрезая веревки, удерживающие тела в подвешенном состоянии.
– Командир, – спрашивает Зуба один из крестоносцев, – ты уверен, что их стоит спасать?
Зуб поворачивается к Белому, добавляя от себя: