2 недели назад
Добегалась. Эта мысль накрепко засела в мозгу. Она просачивалась с первыми лучами рассвета в больничную палату, всасывалась в кровь вместе с очередной капельницей и укладывалась мне на грудь гранитной плитой перед сном. Ночами я попеременно просыпалась от чавканья Ады, обгладывающей мои ноги, или от копошения жирных трупных червей, съедающих меня заживо. Спецэффекты в кошмарах были на уровне, поэтому время сна сократилось до жизненно необходимого минимума.
Врачи разводили руками и не знали, как объяснить мой феномен. Раны от кнута затянулись подозрительно быстро, наталкивая на мысль о регенерации оборотней. Почему не заживали раны, нанесенные Адой, объяснения не было. Порезы когтей болели и кровоточили от резких движений, а с учётом ночных кошмаров я просыпалась каждое утро на окровавленных простынях.
Во время очередного пробуждения я обнаружила возле своей постели Баламат. Она держала меня за руку и беззвучно плакала. Казалось, будто мы всё ещё сидели в полумраке каменного мешка в ожидании своей участи. Сколько бы нам не твердили, что всё закончилось, но это было не так. Ничто не закончилось. Ловушка захлопнулась у нас в голове, и мы не видели выхода, отчаянно цепляясь друг за друга, чтобы не раствориться в ужасе.
В осунувшейся исхудавшей девушке с тусклым взглядом и обилием бинтов сложно было узнать ту дерзкую и своенравную оборотницу, пришедшую ко мне в палату при первом знакомстве. Сейчас от шикарной косы остался лишь короткий ёжик волос, один глаз девушки не видел, а уши практически отсутствовали. Остальное тело она старательно прятала под длинной свободной накидкой с капюшоном.
Отдышавшись между приступами боли в растревоженных ранах на ногах, я задала, наверно, самый бестактный вопрос из всех возможных:
— Почему ты в таком состоянии?
Мне не нужно было пояснять, что имею в виду, оборотница всё воспринимала на каком-то внутреннем уровне, словно считывала мои эмоции. Я же отказывалась принимать увиденное. У меня не было выбора, а у неё был. Стоило Баламат обернуться, и регенерация оборотней пусть не сразу и не быстро, но исправила бы ситуацию.
— Не могу обернуться, — слова упали в тишине с сухим треском надломленного дерева, пожираемого пламенем внутренней боли. — Я два месяца была заперта в звериной ипостаси, сходила с ума от боли и непонимания. Не помнила, кто я и где я. Это хуже самого страшного сна, когда ты помнишь какие-то обрывки, события, словно из чужой человеческой жизни, но день за днём тебя убеждают, что ты — бессловесная тварь. Глупая цепная тварь, удел которой сдохнуть и оборвать собственные мучения ради высшего блага.
— Боишься своего зверя? — процедила я сквозь сжатые зубы, претерпевая очередную вспышку боли. Судя по всему, дозы обезболивающего всё увеличивались, а действие всё сокращалось.
— Боюсь… потерять себя, — Баламат безразлично рассматривала собственное отражение в окне больничной палаты. — Это всё, что у меня осталось. Семьи нет, любви и не было. Когда я услышала своё имя, то разрыдалась от облегчения и осознания: я не сумасшедшая. У меня была жизнь с именем и прошлым, я была человеком.
— Прости, но ты никогда не была человеком, — каждая фраза царапала горло, будто я глотала битое стекло. Накатила очередная волна ноющей, зудящей боли. — Ты — оборотень! Выбирая жить человеком, ты отказываешься от себя. Нельзя жить наполовину. Твоя рысь — самое человечное и искреннее создание, которое даже ценой собственной жизни спасало других. Она не виновата ни в чём. Так зачем ты наказываешь и себя, и её? Ты не только Баламат, ты ещё и гордая, своенравная, упрямая, несгибаемая, добрая и самоотверженная кошшшка.
Я вцепилась в простыни так, что они затрещали, вторя шипению последней произнесённой фразы. На хаотичный писк аппаратуры, дребезжащий в ушах с неотвратимостью будильника в будний день, прибежала медсестра и хотела поменять капельницу с препаратами. Я отрицательно мотнула головой. Девушка испуганно сверила время с последней отметкой в истории болезни и, неодобрительно покачав головой, вышла.
Я рассматривала оборотницу, та хмурилась, уставившись на собственные руки, перемотанные бинтами.
— Кто бы говорил про жить наполовину, — хмыкнула Баламат, провожая взглядом медсестру. — Долго ещё собираешься жить на два мира?