– А ты? Поселишься теперь здесь? – Динни наконец нарушает молчание.
– Ой, нет. Не знаю. Наверное, нет. Я здесь временно, но уж, как минимум, до Рождества. Мы унаследовали дом, Бет и я…
Просто жуть, как напыщенно это прозвучало.
– Бет здесь? – перебивает Динни, поворачиваясь ко мне.
– Да, но… Да, она здесь… – Я собиралась сказать «но она изменилась, она почти не выходит из дома». – Ты должен к нам заглянуть, повидаться с ней.
Но я понимаю, что он не придет.
На стоянке лагеря шесть автомобилей, больше, чем бывало раньше. Два мини-автобуса, два жилых автофургона с прицепами, старый разбитый грузовик и переоборудованный походный госпиталь. Динни поясняет, что это его машина. Из труб вьется дымок, на земле круги золы – остывшие кострища. Гарри устремляется вперед. Усевшись на пень, он подбирает что-то с земли и внимательно изучает. Когда мы подходим поближе, навстречу бросаются три собаки, они лают, изображая ярость. Мне такой прием известен. Я останавливаюсь, опускаю руки по швам и жду, пока псы подбегут, обнюхают меня, поймут, что я не собираюсь бежать.
– Твои?
– Только две, а черная и желтая – моего двоюродного брата Патрика. Это Клякса, – Динни треплет за ухо грязную черную дворнягу, зубастую и робкую, – а вот Шпинат.
Вторая собачка мельче, изящнее, с грубой бурой шерстью и добрыми глазами. Шпинат лижет пальцы Динни.
– Так ты… мм… работаешь здесь в округе? Чем занимаешься? – Это звучит как разговор на светской вечеринке.
Динни пожимает плечами. На миг мне становится не по себе от мысли, что он, вероятно, живет на бесконечные пособия, а может, ворует или торгует наркотиками. Но это мысли Мередит, и мне стыдно пускать их в голову.
– Сейчас, в общем-то, ничем. Мы большей частью ездим по стране, работаем. На фермах, в автомастерских, на праздниках. Сейчас повсюду затишье – мертвый сезон.
– Трудно, наверное.
Динни бросает на меня косой взгляд.
– У меня все отлично, Эрика, – спокойно говорит он. Меня он не спрашивает, чем я занимаюсь. Кажется, за время нашей короткой прогулки я растеряла весь кредит доверия, на который могла рассчитывать в силу детского знакомства.
– Симпатичная у тебя машина, – делаю я отчаянную попытку вернуть его расположение.
Не успеваю я закончить, как дверь походного госпиталя распахивается, и из нее осторожно вылезает девушка. Положив руки на поясницу, она потягивается, болезненно поморщившись. Я мгновенно узнаю ее – беременная девушка с кургана. Но сейчас я вижу, что ей лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Динни – ровесник Бет, ему тридцать пять. Я снова смотрю на девушку, пытаюсь убедить себя, что ей восемнадцать или даже девятнадцать, но не могу.
Девочка с кудряшками, яркая натуральная блондинка, таких в наше время редко встретишь. Кожа у нее бледная, под глазами синие круги. На ней трикотажная кофта в обтяжку, и сейчас я вижу, что она буквально на сносях. Увидев нас с Динни, она, насупившись, идет к нам. Я пытаюсь улыбаться, выглядеть естественно. Вид у девушки злее, чем у Кляксы.
– Это кто? – спрашивает девчонка, уперев руки в бедра. Обращается она к Динни, не ко мне.
– Эрика, это Хани. Хани, это Эрика.
– Хани? Очень приятно познакомиться. Простите, если испугала вас на днях, на кургане. – Я говорю с ней ненатурально, с деланым оживлением, и с ужасом понимаю, что точно таким же тоном я говорю со своими учениками.
Хани таращит на меня невыразительные, скучные глаза.
– Это вы были? Вы меня не испугали. – У нее заметный картавый уилтширский выговор.
– Ну, я не так выразилась. Не испугала, но… – Я развожу руками.
Она смотрит на меня, долго не отводит взгляда. Необычно пристальное внимание от такой юной особы. Я чувствую облегчение, когда она наконец поворачивается к Динни.
– Печка не тянет, – говорит она.
Динни вздыхает, наклоняется и запускает пальцы в шерсть Шпината. С неба падают первые капли дождя.
– Приду посмотрю через минутку, – ласково отвечает он.
Хани глядит на него, потом разворачивается и скрывается внутри. Я растерянно провожаю ее взглядом.
– А… когда ждете события? Похоже, уже недолго осталось? – интересуюсь я, понижая голос, чтобы в машине не было слышно.
– Сразу после Рождества, – отвечает Динни, отворачиваясь и глядя в сторону просеки.