От увлекательного процесса созерцания Манфреда отвлекли неожиданные и совершенно неделикатные толчки. Франц тряс его за плечо и что-то орал, дыша прямо в лицо запахом чесночного супа. Недолго думая, Манфред отвесил зарвавшемуся слуге звонкую оплеуху, от которой шарахнулась в сторону испуганная лошадь, а бедолага кубарем скатился на землю.
– Совсем обнаглел, смерд, быдло! – заорал господин, спешиваясь и беря в руки плетку.
– Господин барон, господин барон, – тараторил слуга, отползая назад и вытаращив от страха глаза, – посмотрите туда!
Решив на время отложить процесс воспитания нахала, Манфред повернул голову в направлении, на которое указывал грязный палец холопа. Негодование и ярость прошли, уступив место непониманию и смутной тревоге. На голубой глади горизонта маячили два едва различимых белых пятна парусов.
– Господин барон, я в жизни не осмелился бы, но…
– Замолкни! – перебил оправдания властный голос хозяина, руки которого уже отбросили плеть, а глаза были прикованы к белым точкам на водной глади.
Корабли находились еще далеко от берега, но опытный глаз командира безошибочно определил принадлежность судов, их скорость, грузоподъемность и степень загрузки. Это, без сомнения, были две легкие торговые барки вольноградских купцов, почему-то именуемые лесовиками «челнами». Суда шли тяжело, грузно шлепаясь низкими бортами о каждую накатывающуюся волну. Перегрузка явно давала о себе знать, и мореходам, несмотря на почти безветренную погоду, приходилось то и дело спускать и поднимать парус, меняя направление движения, скорость и «ловя волну». Даже отсюда, с расстояния в несколько морских миль, было понятно, что за груз везли корабли. Возле парусов время от времени появлялись яркие всполохи – отблески солнечных лучей, отражающиеся от гладких металлических поверхностей кольчуг и шлемов.
После того как прагматичный мозг командира наспех сопоставил скорость движения посудин с оставшимся до побережья расстоянием, тревога прошла, сменившись удивлением и любопытством. Несмотря на продолжительную войну и постоянные пограничные стычки, купцы из Господина Вольного Города продолжали активно торговать с островитянами-альтрунсами и прибрежными герканскими городами. Однако плавали сами редко, предпочитая принимать гостей у себя или на пустынных, необитаемых островах вблизи побережья, а уж если выходили в открытое море, то большими караванами, не менее дюжины судов.
Присутствие на палубе вооруженных людей еще ничего не означало, каждый купец надевает кольчугу в плавание или поход, но челны шли прямо к берегу, в то время как до ближайшего торгового города оставалось не менее тридцати миль. Возможность кораблекрушения отпадала: оснастка казалась целой, корпуса челнов не были побиты волнами, да и море было спокойным на протяжении трех последних недель.
«Нет, они точно приплыли не по торговым делам, что-то им здесь нужно, но что?» – размышлял командир крепости, беспокоясь из-за появления сил врага во вверенной ему магистром Ордена округе.
– Господин барон, надо уходить, возвращаться в замок! – скулил напуганный Франц, более не решаясь подходить к господину ближе чем на пять шагов.
– Чего ты дрожишь, дурень?! – Рыцарь прервал стенания слуги. – Они еще в море и до берега доберутся не скоро. Уйти сейчас глупо, дождемся, пока они высадятся, разгрузят суда; пересчитаем, сколько их, а уж потом поскачешь в замок и приведешь отряд.
– А вы, мой господин?! – В глазах холопа светился испуг, непонимание барского безрассудства.
– А я прослежу, куда они направятся, – меланхолично ответил Манфред, занимая удобную наблюдательную позицию на траве под растущим на самом краю обрыва деревом.
Высадка отряда началась намного раньше, чем предполагалось. Причина тому крылась не в сказочном везении и не в неожиданной смене ветра, а в безответственной, по мнению барона, манере вольноградских рулевых проводить корабли сквозь прибрежные рифы. К тому же лесовики не стали выбрасывать трап и спускать на воду лодки, а по-простецки попрыгали через борт на мелководье, в десяти-пятнадцати метрах от берега. Даже с вершины скалы, где прятался Манфред, был отчетливо слышен противный, скрежещущий треск древесины, царапающейся и расщепляющейся от ударов об острые камни дна.