— Но почему?
— Я наблюдала за тем, как растет Ориоль. Глаза у него как у матери. Бог мой! Как я ненавижу ее! Но почти все остальное он взял от отца. Мне до сих пор больно думать об этом!
Мать замолчала. По щеке ее покатилась слеза. Устыдившись этого, она закрыла лицо руками.
Я погладила мать по руке, пытаясь утешить ее. Подумала: а ведь и правда, тридцать лет назад она была такой, как я сейчас. Но мне не хотелось бы стать такой, как она сейчас.
— Ориоль напомнил тебе о твоей неудаче, — мягко заметила я.
— Да, но я уже свыклась со своим поражением. — Мать снова заглянула мне в глаза. — Меня ужасало то, что неудачу предстояло пережить тебе. Думаешь, я не замечала, что он тебе нравится, до того как увидела вас на пляже?
— Но что плохого в том, что мы нравились друг другу?
— Я сказала, что он тебе нравился, а не вы нравились друг другу.
— Что ты имеешь в виду?
— Ориоль был не из тех мальчишек, которые гоняют мяч, и я уже говорила тебе, что он очень напоминал мне своего отца… — Сделав паузу, мать добавила: — Этим.
— Чем?
— Своей сексуальной ориентацией.
— Это совершенно голословное утверждение, — возразила я.
— Нет, — твердо ответила она. — Он похож на отца и мать; они одного поля ягоды. Ты не замечаешь этого? Ориоль любезен, любит тебя как друга, как сестру. Даже если ты соблазнишь его, он не будет оскорблять тебя. Но в конце концов он уйдет, а ты останешься с разбитым сердцем. Такова его природа. Даже если бы ему хотелось поступить иначе, он этого сделать не смог бы.
— Ошибаешься.
— Нет, не ошибаюсь. И не ошибалась. Я с ужасом видела: с тобой повторится то, что постигло меня. Я поняла, что в течение многих лет бессознательно боялась этого. Узнав о твоих отношениях с Ориолем, я начала убеждать твоего отца, чтобы он попросил о переводе в Нью-Йорк. Или в Латинскую Америку. Хотелось уехать подальше. Хотелось изолировать тебя. Чтобы ты не страдала так, как я. Потому-то мы и уехали, чтобы уже никогда не возвращаться сюда.
— Но ты не имела права…
— И письма, — взволнованно продолжала мать, — и письма, которые ты писала. Я уничтожала их…
— Что?!
— Да, — бросила она с вызовом. — Я уничтожала их, одно за другим… До тех пор, пока переписка не прекратилась.
— Но как ты посмела! — возмутилась я. — Ты не имела права вмешиваться в мою личную жизнь!
— Имела полное право! Я, твоя мать, пережив подобное раньше, считала долгом защитить тебя… В той же мере, в какой имела право переехать в Америку, увезти тебя с собой, с тем чтобы радикальным образом изменить твою жизнь и твою судьбу. Моя обязанность — защищать тебя от страданий, и эта обязанность остается в силе.
С этого момента мать села на своего конька. Мне следовало забыть Ориоля, забыть эти фантастические истории о сокровище и вернуться с ней в Нью-Йорк. Хватит с меня приключений, мое будущее и мое сокровище — Майк. Я не имею права променять это на глупости моего крестного. И так она говорила, говорила, повторяясь и начиная снова. В какой-то момент я перестала слушать мать, делая вид, что уделяю ее словам должное внимание.
Я снова увидела в ней себя через тридцать лет, увидела, как пытаюсь не допустить, чтобы моя дочь повторяла мои ошибки. Рассказ матери потряс меня. Как она решилась соблазнить Энрика? Проявила ту же твердость, с какой теперь стремится предотвратить мою воображаемую ошибку. Я не могла простить ей, что она крала мои письма, я была возмущена, но моя душа ликовала. Конечно, я не поверила Ориолю, когда он мне это сказал, но это оказалось правдой. Он писал мне.
И я спросила себя, бежала ли моя мама из Барселоны, чтобы оставить позади свое прошлое ради меня, или для того, чтобы не видеть Энрика рядом с Алисой. Покончив с вином, мы наслаждались поданными на десерт ликерами, пока не заметили, что ресторан закрывают. И у меня вдруг появилось странное чувство, будто мы с матерью стали приятельницами.
— Расскажи-ка мне еще раз, — попросила я ее, когда у меня от выпитого уже заплетался язык. — Объясни, как тебе удалось захомутать Энрика?
Мать, которая выпила столько же, сколько и я, смеялась, пыталась изобразить серьезность и оправдывалась тем, что очень нервничает. Я же, порочная, уговаривала ее и забавлялась, требуя подробностей. Потом мать заплакала, и я, обнимая ее, тоже залилась в три ручья. Плача, я громко упрекала ее за то, что она украла у меня письма Ориоля. Она сказала между всхлипываниями, что и еще тысячу раз украдет их и не позволит мне страдать так же, как она.
— Ты прямо так и затащила его в постель? — опять спрашивала я.
Мне никак не удавалось представить себе эту ситуацию. Тем более что в ней принимала участие моя мать. Я не воспринимала ее как женщину, она была моей мамой, а мамы такими вещами не занимаются. Но она не ответила мне, а снова завела свою пластинку насчет сказочного человека, то есть Майка. Так мы и провели бы всю ночь, мирно беседуя под воздействием спиртного, а точнее, произнося монологи, если бы я не увидела его там.
Он сидел в углу с бокалом в руке, одинокий, как смерть. Седовласый человек с блекло-голубыми глазами, одетый во все темное. Старик с кинжалом. Там. А увидев его, я задрожала.
— Ты, черный ворон! — сказала я, расхрабрившись от алкоголя, и показала на него пальцем, но сомневаюсь, что в шумном зале он что-нибудь услышал. — Перестань преследовать меня. Убирайся.
Мать спросила, что происходит, но пока я собиралась рассказать ей, старик ушел. Я заказала такси через бармена, и, пока не убедилась, что машина стоит у дверей бара, не осмелилась выйти на улицу.
ГЛАВА 29
Наша огромная кровать была развернута на юг, в сторону горы Монтжуик, и Мария дель Map в нижнем белье рухнула на нее без чувств. Снять с себя верхнюю одежду, даже с моей помощью, было выше ее сил. Вскоре она уже тихо похрапывала.
Я устроилась рядом с ней и заметила, что столик с телевизором, отделявший кровать от широкого окна, очень низок. Он не мешал мне видеть панораму порта и горы. Первые лучи утреннего солнца тщетно пытались пробиться сквозь свинцовые облака. Фонари над портовыми сооружениями все еще горели, и их свет отражался в черных водах. Наверху же фонари Монтжуика освещали аллеи и верхушки деревьев. Деревья, все еще погруженные во мрак, на фоне густого тумана, затянувшего окрестности, казались темно-голубыми силуэтами.
Присутствие человека в черном в ресторане насторожило меня, и я преодолела тяжелую дремоту — результат выпитого спиртного. Бог мой! Как много неожиданностей! Энрик и Мария дель Map. Какая невероятная история! Сколько же она выстрадала! Мать спала рядом, свернувшись калачиком; она словно пыталась защититься от очередного удара судьбы. Я подняла ее крашеные светло-каштановые волосы — безуспешная попытка имитировать цвет и блеск молодости — и поцеловала в лоб.
Мое терпение иссякло, и я распаковала картину с Девой Марией. Она казалась мне еще более загадочной, чем когда-либо раньше, и я сравнила свое кольцо с тем, что было изображено на картине. Оба красиво, хотя и зловеще поблескивали. Потом я посмотрела на едва пробивающийся рассвет. Фонари в порту, ставшем теперь вместилищем страшных тайн; город, спящий у моих ног, очаровательный, но печальный, волшебный и загадочный. Точно такой, как картина на дереве. Моя последняя мысль, перед тем как я закрыла глаза, была о зловещей фигуре старика. Откуда этот непонятный страх? Может, я знала старика раньше? Но с каких пор? Почему он продолжал пугать меня, хотя и защитил на выходе из «Дель Гриаль»?
Артур Буа позвонил мне наследующий день. Просил прощения за то, что позволил возобладать своим эмоциям, но коль скоро меня печалила участь моего крестного, я, надо думать, могла представить себе, как тяжело он сам переживал утрату отца и дяди. Признаться, я тоже была возбуждена во время нашей последней встречи, поэтому свидание прошло впустую.