— Дай-ка посмотрю, — заинтересовался отец. Снимая кольцо, я смотрела на мать. Она не проронила ни слова, притворяясь, будто ничего не замечает, но явно слушала то, что ей уже известно.
— Странно, но в извещении о вручении посылки указано, что она пришла из Барселоны.
— Барселона! — воскликнул отец, разглядывая кольцо. — Я уже видел его. И разумеется, в Барселоне.
— У меня такое же впечатление, — вставила я. — А тебе так не кажется, мама?
— Возможно, да, но я не помню. — Она явно смутилась. Я не сомневалась, что происхождение кольца ей точно известно.
Так почему же она это отрицала? Что за этим скрывалось?
— Да-да, конечно, вспоминаю, — проговорил отец.
— Так скажи! — нетерпеливо попросила я.
— Это кольцо принадлежало Энрику. Ты помнишь, Мэри?
— Возможно, — неуверенно отозвалась мать.
«Да, — подумала я. — Она знает больше, но что-то скрывает».
— Какому Энрику? — спросила я. — Моему крестному отцу?
— Да.
— Но он же давно умер!
— Верно, — подтвердил отец.
— Но каким образом мертвец может посылать подарки? — вставил Майк, которого наш разговор все больше интересовал. Он, наверное, уже сочинял превосходную историю, чтобы рассказать ее своим друзьям с Уолл-стрит.
— Энрик — мой крестный отец. Я несколько раз упоминала о нем. Ты уже знаешь, — объяснила я Майку, — что у католиков есть обычай, в соответствии с которым во время крещения их детей два родственника или близких человека, мужчина и женщина, берут на себя обязательство заботиться о ребенке как в телесном, так и в духовном плане, если он потеряет родителей. Этот человек, мой крестный отец, и погиб в автомобильной катастрофе в тот самый год, когда мы переехали сюда. Так? — обратилась я к родителям.
Мать и отец, прежде чем ответить, обменялись загадочными взглядами.
— Да, погиб… — сказала мать.
И я тотчас же поняла: они скрывают что-то, касающееся Энрика. Такая уж она — Мария дель Map; она лжет, всегда находя себе оправдание. Например: ложь приемлема с точки зрения человеческого общения; или она боится обидеть человека, или ей хочется избежать конфронтации.
— Ты что-то скрываешь от меня, — сказала я матери, и в тот же миг до меня дошло: ну разумеется! Он вовсе не умер, а где-то живет. Поэтому и послал мне свое кольцо.
Отец посмотрел на мать:
— Кристина уже взрослая, и мы должны сказать ей правду.
Мать кивнула.
Я взглянула на родителей, потом на Майка. Он слушал так же внимательно, как и я. Заинтригованная, я насторожилась.
— Энрик погиб. — Мать печально глядела на меня. — Но погиб не в автомобильной катастрофе, как мы говорили тебе, а покончил с собой. Выстрелил себе в рот.
Это поразило меня. Энрик мне очень нравился. В детстве, там, в Барселоне, я воспринимала его как дядю. Более того: если не считать моих родителей, он был для меня самым близким и любимым человеком. Я помню Энрика неизменно добрым, заботливым, улыбающимся. Он постоянно придумывал игры, чтобы развлечь всю нашу компанию: своего сына Ориоля, племянника Луиса и меня.
Помню взрывы его смеха и то, как он веселил нас… Никогда не подумала бы, чтобы такой жизнерадостный и безупречный человек решился на самоубийство.
— Нет, этого не может быть.
— Да, именно так и было. Это совершенно точно, — подтвердила мать.
Теперь она смотрела на меня спокойно, без смущения, которое я заметила на кухне.
— Мы знали, что сообщение о самоубийстве ты воспримешь болезненно. Поэтому и скрывали от тебя это.
— Но мне не верится! — Мать права. Даже по прошествии стольких лет я восприняла это известие очень болезненно, оно сильно опечалило меня. Что подобное сделал именно Энрик, никак не верилось. Подавленные родители молча смотрели на меня. — Но почему, почему он покончил с собой?
— Мы не знаем этого, — ответила мать. — Его близкие ничего мне не сообщили. Да я и не спрашивала больше, чем допускала ситуация. Пусть Энрик останется в нашей памяти таким, каким был в жизни: жизнерадостным, умным, порядочным. Я до сих пор молюсь за его душу. — Она казалась очень грустной. — Я любила его как родного брата.
Я положила столовые приборы на тарелку. Аппетит пропал, даже торт, испеченный по случаю моего дня рождения, есть не хотелось. Лучше оставить его на обед.
В комнате воцарилась тишина, все смотрели на меня.
— А что же насчет кольца? Что с ним произошло? Почему кто-то прислал мне его как подарок надень рождения?
Родители беспомощно развели руками. Мой взгляд упал на Майка, но он пожал плечами, словно вопрос обращен не к нему.
— С тех пор как Энрик приобрел этот перстень, он постоянно носил его, — вымолвила наконец моя мать.
Я уже чуть не воскликнула: «Ага! Теперь ты вспомнила?» Хотелось еще сказать ей: «Ты притворялась, будто ничего не знаешь, с тех пор как увидела кольцо на кухне». Но я удержалась. Решила приберечь упреки и вопросы к тому моменту, когда мы останемся одни. Сейчас она опять все будет отрицать.
— Никогда не видела Энрика с другим кольцом, — продолжала она, — убеждена, что оно было на его пальце в момент смерти.
Я задрожала, услышав это.
— А разве не принято хоронить людей с их любимыми драгоценностями? — спросила я и тут же пожалела об этом.
Все трое посмотрели на меня, но никто не ответил. Я разглядывала кольцо. Сквозь прозрачный красный камень сияла звезда. «Как кровь», — подумалось мне.
Я растерялась. Шуточное ли дело! Попыталась собраться с мыслями и обобщить все загадки, которые принесло с собой это кольцо. Почему такой жизнелюбивый человек, как мой крестный, покончил с собой? Кто прислал мне кольцо, столь любимое им? Почему именно мне и с какой целью? Почему Энрика вопреки традиции похоронили без его кольца? Внезапно у меня мелькнула мысль: а что, если его похоронили так, как положено? От этой мысли волосы у меня встали дыбом.
Родители и Майк продолжали смотреть на меня.
— Ничего себе загадочка, а? — Я через силу улыбнулась, стараясь скрыть растерянность.
Майк широко улыбнулся мне в ответ; он был в восторге. Отец лишь поморщился, словно хотел сказать: «Размотается этот клубок», но мать, казалось, была охвачена ужасом.
«Скрывает что-то еще, — подумала я, — и это кольцо тревожит ее, пожалуй, даже пугает».
Мы уже собирались в дорогу, как вдруг я вспомнила о картине на деревянной доске.
— Ты внимательно рассмотрел то, что на ней изображено? — спросила я Майка.
Доска всегда висела на одной из стен кухни. Во время предыдущих визитов она никогда не привлекала внимания Майка, а я никогда ему ее не показывала. Мы подошли к ней ближе. Эта небольшая картина, примерно тридцать сантиметров на сорок, нарисована темперой на деревянной доске. Края справа и слева, не покрытые алебастром, подточены жуком. Картину, несомненно, обрабатывали, чтобы уничтожить вредителя и предотвратить ее разрушение. Однако изображение сохранилось почти в первозданном виде.
На доске изображена Мадонна с младенцем на коленях. На Деве Марии монашеский чепец, и она смотрит прямо перед собой неподвижным и царственным взглядом. Лицо у нее нежное и серьезное, а над головой золотой нимб с цветным орнаментом. Она крепко держит мальчика лет двух. Слегка наклонившись, он сидит на правом колене матери и благословляет зрителя. Ореол над младенцем меньше размером и менее проработан. На его губах легкая улыбка.
Меня всегда удивлял контраст статичности Мадонны с подвижностью младенца. Раньше я не знала этого, но младенец символизирует новое поколение, обладающее энергией сугубо готического плана, в отличие от спокойной Мадонны, исполненной в романском стиле.
В верхней части доски изображены две стрельчатые арки, наложенные одна на другую и сформированные за счет небольших выпуклостей. На них та же позолота, что и у основного тона картины. Кажется, что мать и дитя находятся внутри древней капеллы. Таким образом, готический стиль картины, хотя и представляется несколько запоздалым в сравнении с подобным стилем в архитектуре, занимает здесь прочное положение. А в нижней части картины, у ног Девы Марии, видна надпись на латинском языке — Mater.