Ультрадесантник неуклюже поднимается, стряхивая с плеч щебень и осколки, и вглядывается в облако пыли в поисках врагов.
— Четыре контакта, дистанция — тридцать три метра, — Тиль достает пистолет. Индикатор показывает, в магазине осталось три снаряда.
Эхо выстрела раскатывается по туннелю, из дула вырывается ослепительная вспышка. Трое культистов разом превращаются в ошметки. Четвертый погибает более изящно — от точного выстрела Роуда.
Тиль кивает.
— А ты вполне прилично стреляешь.
Роуд вытирает с лица пыль и пот. Он снимал маску, когда прицеливался.
— Я сражаюсь за Ультрамар, сержант. Пусть даже здесь, в этой грязи. Возмездие — хорошая мотивация. Помогает сконцентрироваться.
— Отлично сказано. Чем ты занимался, пока не вступил в армию?
Роуд запинается:
— Я… Я был заключенным, сэр. Меня призвали в штрафной батальон.
Тиль присвистывает и, улыбаясь, сообщает:
— Значит, мы с тобой собраться по несчастью?
Раздается выстрел. Пуля высекает обломки из скалы у них над головами. Следующая отскакивает от наплечника Тиля, оставляя небольшое углубление в керамите. Впереди культисты уже выкатывают тяжелое орудие, устанавливают его позади груды обломков. Стрелковая команда помогает расчалить его, устанавливает магазин и прицел. У Тиля нет никакого желания продолжать испытывать прочность собственной брони.
— Надо уходить.
Роуда не приходится упрашивать. Прикрывая Ультрадесантника слева, он следует вместе с ним дальше по туннелю. Они успевают завернуть за угол до того, как автопушка открывает огонь.
Роуд опускается на корточки. Тиль заряжает новую ячейку в болт-пистолет.
Зажимая уши руками, Роуд кричит:
— Что теперь? Мы не сможем вернуться этим путем.
Раздаются новые выстрелы, снаряды врезаются в камень, словно буры.
— Вражеские легионеры не заставят себя ждать.
Тиль сверяется с хронометром в дисплее. Он непрерывно ведет свой отсчет, как и другой встроенный датчик, отмеряющий время с момента начала операции по защите Калта. — Солнечная вспышка, должно быть, уже утихает. Тут неподалеку есть выход.
— На поверхность? Но там же…
— Выжженная радиацией пустошь, — по тону Тиля понятно, что решение уже принято. — Теоретическая цель: нам необходимо зайти с другой стороны, чтобы застать врасплох Курту Седда и его приспешников. Практика: если останемся здесь, то погибнем, и все наши тоже. Капитан Вальтий не станет сражаться, пока не будет уверен, что гражданские в безопасности. Седду нужны пленники.
Роуд заметно бледнеет.
— Значит, и так и так нас ждет неминуемая гибель. Только в одном из случаев чуть позднее, чем в другом.
Тиль, кажется, уже не слушает его. Выдвигаясь, он приказывает:
— Застегни костюм и следи за уровнем радиации.
— Сомневаюсь, что костюм защитит меня от очередной вспышки. Куда мы направимся, когда окажемся снаружи?
Тиль оборачивается, глядя на рядового сквозь линзы шлема.
— Куда-нибудь под землю, и поскорее. Иначе, сгорим оба.
Курта Седд стоит, безразлично сложив руки на груди. Его и без того плохо освещенная фигура окутана дымом. Та малая часть доспеха, на которую падает свет фосфорных ламп, деформирована, искорежена и испещрена клинописными знаками. Большую часть надписей Седд выполнил собственноручно, поскольку мнил себя своего рода проповедником. Некоторые фрагменты текста, не вмещающиеся на металле, сползают на его плоть. В отличие от брони, на коже письмена выполнены его собственной кровью, а не кровью жертв. Курта Седд ждет.
Из тени появляются культисты, за которыми следует один из легионеров. Седд обращается только к Несущему Слово.
— Эшра, где они?
— Повелитель, им удалось уйти.
Легионер преклоняет колени и опускает голову, подставляя шею для ритуальной казни.
— Подними глаза. Я не убью тебя за этот промах, но тебе придется искупить свою вину.
С тех пор, как Лоргар бросил своих заблудших сынов погибать на Калте, у отщепенцев возникло особое понимание собственной миссии, на которое в равной степени повлияли инстинкт выживания и возмущенное неприятие постигшей их участи. Седд верит, что он оставлен здесь во имя какой-то высшей, хоть и пока неясной, цели.
На Эшре нет шлема. Он потерял его несколько недель назад и теперь ходит с открытым лицом, демонстрируя шрамы как символ приверженности Слову.