Эту пару называли по-разному; простейшим, хотя и наименее точным определением было «охотники за ведьмами». Даже забавно, что можно заработать подобный эпитет муками горя. Джон Скеллан стал тем, кем он был сегодня, не по собственному сознательному выбору. Жизнь лепила его, гнула, корежила, но не сломала. И вот спустя семь лет – да, через месяц, если не через неделю, исполнится ровно семь – после того, как налетчики сожгли и разграбили его дом, он здесь преследует призраков, или, скорее, ищет способ наконец-то упокоить их.
– Все дороги ведут в ад, – горько промолвил он.
– Ну, эта привела нас в Сильванию, – отозвался Фишер.
– Это одно и то же, дружище, такое же забытое богом место.
У обоих гибель одного образа жизни и рождение другого последовали друг за другом с ужасающей быстротой. Скеллан и Фишер были женаты на сестрах и стали вдовцами с интервалом в четверть часа. Взлеты и падения их жизней были связаны крепко-накрепко. Судьба умеет быть жестокой. Скеллан взглянул на свояка. Никто и никогда не принимал и не примет их за кровную родню. Тридцатишестилетний Фишер был на девять лет старше Скеллана, на добрых шесть дюймов выше и гораздо тяжеловеснее: мускулы его уже начали плавно перетекать в жир, но в одном двое мужчин были поразительно схожи. Это были глаза. Их глаза говорили, что они видели наполненное счастьем будущее, которое у них отняли. Потеря прибавила им немало лет. Их души состарились и загрубели. Они познали худшее, что только могла подбросить им жизнь, – и выжили. Теперь пришла пора мщения.
Жук размером с мышь юркнул по земле всего в футе от ноги Скеллана. Это было первое живое существо, встреченное ими за многие часы, что едва ли ободряло.
– Ты никогда не задумывался, как все могло бы быть, если бы… – Пояснять не стоило: они оба знали, о чем он говорит.
– Каждый день, – ответил Фишер, не глядя на друга. – Это все равно что выйти из собравшейся вокруг рассказчика толпы, недослушав истории… Ты не знаешь, чем она кончилась, и продолжаешь мучиться и размышлять над продолжением. Как бы сложилась жизнь, если бы Лейну и Лизбет не убили? Где бы мы были сейчас? Не здесь – это уж наверняка.
– Нет… не здесь, – согласился Скеллан. – Но слезливая сентиментальность нам ни к чему.
С этими словами он выпрямился, расправил плечи, словно сбрасывая с себя тяжкую ношу грусти, которая всегда наваливалась на него при мысли о Лизбет. Он не мог забыть о своем горе точно так же, как не мог забыть и о его причине. Вопрос был в том, как с этим горем справиться. Скеллан давно уже смирился с гибелью жены. Он принял ее. Это случилось. Но он не простил, и он не забыл.
В тот день их было семеро, этих всадников. Потребовалось время, почти семь лет, если быть точным, но шестеро из них уже лежат в земле, заплатив наивысшую цену за свои грехи. Скеллан и Фишер позаботились об этом, и, делая свое дело, они никому не давали пощады. Как и их жертвы, как Лейна и Лизбет, как все другие души, отправленные ими к Морру, убийцы сгорели. Это было неприятно, но не бывает смерть приятной. Первого из убийц они настигли через три месяца после набега, в трактире, пьяного в стельку. Скеллан вытащил его наружу, окунул в поилку для лошадей и держал так, пока убийца не очухался, плюясь и кашляя, и не протрезвел настолько, чтобы сообразить, что у него неприятности. Колено – весьма чувствительный шарнир, защищенный коленной чашечкой. Скеллан раздробил одну из коленных чашечек убийцы свирепым пинком по суставу и отволок орущего человека в снятую им комнатенку.
– У тебя есть шанс, – сказал Скеллан. – Он невелик, но побольше того, что ты дал моей жене.
Джон врал. У лишенного возможности стоять, потерявшего одну ногу человека не было шансов против огня и дыма – но даже если бы он каким-то чудом выбрался из пламени, Скеллан и Фишер поджидали снаружи, твердо намеренные позаботиться о том, чтобы убийца вступил в ряды войска мертвецов Морра.
Они не получили удовлетворения. Они не чувствовали, что исправляют зло или вершат правосудие.
Речь шла лишь о мщении, и убийцы сгорали один за другим.
Сначала это было нечто вроде поселившейся в Скеллане болезни, неизлечимой, неуклонно усиливающейся болезни, которая превратилась в итоге во всепоглощающую потребность заставить подонков расплатиться за то, что они сделали. Но даже их гибель не прогоняла боли, так что с каждым разом Скеллан заставлял убийц умирать все более тяжелой смертью.
К тому времени, как они поймали четвертого, сопливого подонка, Скеллан обзавелся пыточной рубахой собственного изобретения. Рубаха эта отличалась длиннющими рукавами и специальными пряжками, которые застегивались так, что тот, на кого была натянута хитрая одежка, попадал в ловушку и становился беспомощным. Ткань рубахи была пропитана ламповым маслом. Рубаха несла жестокую смерть, но Скеллан оправдывался перед собой тем, что делает это ради Лизбет и ради всех остальных убитых, замученных, сожженных заживо. За семь лет охоты он преуспел в искусстве лгать самому себе. Он отлично понимал, что творит. Он осуществлял мщение за мертвых, выдавливая его по каплям.