Лафонтен тяжело вздохнул, глядя вслед сыну. Упрямец… Ведь у самого уже седина в волосах пробивается, а все еще мальчишка!
А сердце все ныло. Ведь Роше не просто так предупреждал…
Он снова протянул руку у интеркому и нажал кнопку вызова.
— Да, месье… — Дэниел перешагнул порог и замер. — Месье Антуан, что с вами?
— Позвоните, пожалуйста, профессору Роше, — с усилием произнес Лафонтен. — Попросите его приехать… как только сможет… и помогите мне добраться до дивана.
Роше приехал быстро. После беглого осмотра приказал:
— В клинику, немедленно.
— Что? — приподнялся на диване Лафонтен. — Луи, о чем ты? Я не могу сейчас…
— Антуан, — строго перебил Роше. — Ты знаешь, что я тебе лгать не стану… Так вот, или ты сейчас же отправишься со мной в клинику, или завтра утром меня пригласят для освидетельствования твоего трупа.
Лафонтен пару мгновений обдумывал его слова.
— Все настолько серьезно?
— Да. — Роше ободряюще, но очень коротко улыбнулся. — Не бойся, клиника закрытая, специально для богатых параноиков вроде тебя. Можешь даже взять с собой пару телохранителей, если так будет спокойнее.
— Хорошо… — медленно кивнул Лафонтен, поправляя галстук. — Только сообщите сыну.
— Он навестит тебя через пару дней.
— Нет. Мне нужно поговорить с ним сейчас.
Роше сокрушенно вздохнул, потом кивнул.
*
…Потолок в палате белый, настолько, что режет глаза. Вокруг хлопочет персонал клиники под бдительным присмотром Роше.
Лафонтен не обращал внимания на эту суету — он хотел дождаться сына. Конечно, Арману сообщили обо всем сразу, но где застало его известие и сколько ему понадобится времени, чтобы добраться до клиники?
За дверью послышались шаги и голоса, а спустя полминуты в палату стремительно вошел Арман. Остановился сразу у порога.
— У вас десять минут, — насупленно произнес Роше.
Арман дождался, пока они останутся одни, потом подошел к кровати и, игнорируя оставленный для него стул, опустился на колени возле изголовья.
— Боже мой, отец… Что случилось? Это из-за меня?!
— Нет… нет. — Говорить было все-таки трудно. — Я сам виноват — нужно было давно показаться врачу… Послушай меня, это важно… Я пока не дал хода вызову, который тебе показывал.
— Отец.
— Подожди. На самом деле все очень серьезно… Меры безопасности усилены в связи с расследованием… Ты помнишь недавние инциденты с нападениями на Бессмертных?
— Да, но мне казалось, все уже закончено?
— Так многим казалось. Теперь идет расследование серии убийств Наблюдателей. Твоего бывшего агента подозревают в причастности к этому делу.
— Что? Этого не может быть!
— Но его подозревают… Послушай меня, Арман… Если эта история вообще стала известна, то и мальчишку найдут достаточно быстро.
— Но я не могу нарушить слово!
— Я не предлагаю тебе нарушить слово. Найди его сам и объясни, что единственное спасение для него — это явиться добровольно и дать нужные объяснения Трибуналу. Иначе он точно погибнет, а на твою репутацию ляжет клеймо неблагонадежности. Поверь, найдется достаточно людей, которые рады будут облить грязью твое имя уже потому, что оно и мое тоже… Хотя и у тебя самого врагов хватает.
Арман медленно покачал головой:
— Я постараюсь… Жаль, что тебе пришлось меня стыдиться.
Лафонтен улыбнулся:
— Мне нечего стыдиться, ты все сделал правильно… Но хорошее дело тоже нужно доводить до конца.
— Я все сделаю. Не тревожься… Но ты не говорил прежде об этом расследовании.
— Я хотел, чтобы ты сам оценил обстановку… а теперь… просто побоялся, что уже не успею ничего тебе сказать. Теперь иди… позови врачей.
Он откинулся на подушки и закрыл глаза. И почти сразу начал соскальзывать в темноту.
*
…Открыв глаза, он увидел над собой все тот же белый потолок. Правда, белизна уже не резала глаза, как прежде. Было просто светло.
Боль ушла, оставив в теле неестественную легкость. Он попытался пошевелиться, и это даже удалось. Видимо, за ним наблюдали очень хорошо — едва он шевельнулся, дверь в палату распахнулась, пропуская Роше.
— Ну, наконец-то! — жизнерадостно объявил профессор, останавливаясь возле кровати и просматривая показания приборов. — С возвращением, друг мой. Как мы себя чувствуем?
— Не знаю, — произнес Лафонтен. — Который час?
— Может, вернее будет — который день? Ты двое суток не приходил в себя. Я уже начал бояться, что помощь опоздала.
— Двое суток? — Лафонтен осторожно поднял руку и провел тыльной стороной ладони по щеке и подбородку. Прислушался к другим ощущениям. Одно природное желание лучше слов подтверждало, что забытье было очень долгим. — Да, похоже… Луи, мне нужно встать.
— Нет-нет, никаких «встать», — категорически произнес Роше. — Будешь лежать, пока я не разрешу подняться. Ты уже дохорохорился до сердечного приступа, и твое счастье, что этим дело и ограничилось. Иначе нам бы не справиться.
— Луи, но как же?
— Не волнуйся, наш персонал о тебе позаботится. В конце концов, ты не первый больной в мире.
— Что? — от удивления Лафонтен даже приподнялся на локте. — Ты же не хочешь сказать?..
— Антуан, пожалуйста, отнесись к этому философски. Ты же умеешь… Зная твой занудный характер, я бы посоветовал тебе иногда вспоминать, что ты сам себя довел до такого состояния. Считай это наукой на будущее, — Роше слегка развел руками и вздохнул без тени юмора, — если будет какое-то будущее.
Лафонтен одарил старого друга взглядом, обычно приберегаемым, чтобы вызвать у собеседника немедленную потребность отползти по стенке к ближайшему выходу. Но Роше только хмыкнул и, наклонившись, поймал и мягко пожал его руку:
— Ладно, ладно, не буду тебя мучить. Твой Патрик дежурит здесь со вчерашнего дня. Все твои мрачные взгляды не стоят того, каким он наградил меня в ответ на предложение пойти домой. Надеюсь, ему ты позволишь о тебе позаботиться?
— Черт побери твой юмор! — проворчал Лафонтен, снова откидываясь на подушки.
Роше, улыбнувшись, исчез, а спустя совсем немного времени в палату вошел Патрик.
— Доброе утро, месье Антуан. С возвращением. Я принес вашу одежду…
*
Только через три дня Роше разрешил ему встать. С помощью Патрика, который так и дежурил при нем неотлучно, Лафонтен осторожно сел на кровати и спустил на пол ноги. Едва не застонал, просто взглянув на свое тело — совсем недавно сильное и послушное, оно превратилось в обтянутый кожей скелет, не желающий повиноваться сознанию.
Среди вещей, принесенных Патриком, оказалась его черная с серебром трость. Опираясь на нее, он сумел встать и немного пройтись по палате — до окна и обратно.
Роше, оценив его состояние и результаты прогулки, разрешил ему продолжать ходить — только понемногу и под присмотром персонала. Так что прихода сына он ждал, сидя в кресле в маленьком холле на том же этаже, где была его палата. Поднявшись, он первым делом переоделся в свою одежду — пижаму и бархатный халат, и теперь прятал руки в широких рукавах. В ворохе атласа и бархата легко было скрыть болезненную худобу…
Он очень рано привык к тому, что выглядеть хорошо нужно в любых обстоятельствах. Сначала, в детстве — просто усвоил, как норму поведения в обществе, потом привычка прятать любые мысли и чувства за безупречным и непроницаемым фасадом стала профессиональной. Сейчас безупречный фасад дал трещину. Перед сыном беспокоиться не о чем, но следующим наверняка явится Шапиро. А его глазами фактически будут смотреть очень многие, не только союзники. Есть достаточно людей, которым подробности о состоянии здоровья Верховного знать незачем.
Не то чтобы у него был повод для неприязни лично к Джеку Шапиро; наоборот, он давно следил за успехами молодого адвоката и никак не препятствовал его возвышению в Ордене. А в последнем деле Шапиро вовсе не был обязан предупреждать его о неприятностях Армана. И все же было нечто, может быть, именно в последнем разговоре, что потревожило тренированную интуицию Верховного Координатора. К Шапиро нужно было присмотреться повнимательнее…