— И что это, по-вашему, значит? — напряженно поинтересовался Брэдфорд.
Митос подался вперед:
— Я скажу вам, что это значит. Знаете, чем те, кого вы называете Отступниками, отличаются от прочих добропорядочных Наблюдателей? Тем, что они высказывают вслух то, о чем остальные предпочитают только думать. Потому и этот конкретный суд — фарс. Потому что в действительности вы судите Шапиро за то, что он оказался смелее вас.
За всех снова ответил Брэдфорд:
— Так вы что, защищаете его?
— О, нет! — Митос небрежно откинулся на стуле. — Мне, в общем, все равно. Это ваше внутреннее дело. Но надо быть последовательными, господа. Если наказывать, то наказывать сообразно преступлению. Нельзя карать смертью нарушение каких-то замшелых параграфов, и нельзя мило грозить пальчиком совершившему убийство.
— Хорошо звучит, особенно с оглядкой на ваше собственное прошлое, — пробормотал кто-то.
— Что вы знаете о моем прошлом, — уронил Митос, одной этой фразой прекратив наметившийся экскурс в историю. — Мне все равно, какое решение вы примете, но мотивы этого решения далеко не безразличны. Ваша организация — реальная сила, с фактом существования которой поневоле приходится считаться. И мне не все равно, какими соображениями вы руководствуетесь, когда речь заходит о жизни и смерти. Большая разница — считать вас постоянно потенциальным противником или нет. Я прошу прощения, если мои слова показались вам чересчур резкими. Но поймите… Вы в состоянии это понять… Если все останется, как есть сейчас, столкновения будут повторяться снова и снова. Рано или поздно произойдет катастрофа. Она могла произойти уже трижды. Не пора ли остановиться и подумать? Вы можете сделать Шапиро козлом отпущения, в очередной раз свалив на него все беды, казнить его и благополучно забыть. Но очень скоро появится новый Хортон или Шапиро — и все повторится.
Лафонтен мысленно потирал руки. Этот Бессмертный — действительно гений!
— Но почему вы считаете, что все беды идут от нас? Разве негативное отношение к Бессмертным совсем безосновательно?
— Нет, разумеется. — Митос пожевал губу. — Это тоже распространенная точка зрения. Я понимаю ваше желание объяснить все зло нашей нечеловеческой сущностью… Это было бы очень удобным и объяснением, и оправданием — но увы. Наша природа на самом деле двойственна. С одной стороны, мы люди, как и вы. С другой, мы порождения чистой энергии. Так вот, то, что принято называть злом — производная от человеческих страстей. Страха, зависти, ненависти, похоти… Эти качества свойственны живой материи и абсолютно несвойственны чистой энергии. Способность творить и зло, и добро нас со смертными роднит, а не отделяет от них. Но есть и другая сторона. Мы не растим своих детей сами. Будущие Бессмертные растут и воспитываются среди обычных смертных. В них отражается то, что окружает их в юности. Не просто отражается, а усиливается, как в параболическом зеркале. Это тоже наше природное свойство, от которого никуда не уйти… Кто-то со временем оказывается способен освободиться от усвоенного в детстве и решить, кем и каким хочет быть, кто-то нет. Но факт остается фактом: мы — это вы. То, что среди Бессмертных много, выражаясь вашим языком, злодеев, говорит не о нашей злобной природе, а об изнанке жизни вашего общества. И тысячу, и сто, и двадцать лет назад. Подумайте и об этом тоже. Вы, в конце концов, ученые.
Он помолчал, еще раз оглядел аудиторию.
— Ну что ж, я сказал, в общем, все, что хотел. А потому, позвольте откланяться. Лезть в ваши дела у меня нет ни малейшего желания. — Он отодвинул стул и встал. — Честь имею, господа.
Нужно было отдать должное прекрасному выступлению.
Лафонтен поднялся, зная, что остальные последуют его примеру. Митос на миг посуровел, потом поклонился и, развернувшись, пошел к выходу.
Верховный проводил его взглядом, потом повернулся к судьям:
— Прошу садиться, господа. Вам есть что обсудить… Я же, с вашего разрешения, вас покину.
*
Он поднялся к себе в кабинет, куда Дана по его распоряжению должна была привести Митоса.
Старейший уже был в приемной — рассматривал панели на стенах за столом секретаря, присев на край подоконника. Выглядел он так же, как до того в зале, но как будто немного бледнее.
— Итак, спектакль прошел удачно?
— Более чем.
Лафонтен открыл дверь кабинета и жестом пригласил гостя. Митос прошел в кабинет, но сесть не пожелал, расположившись, как прежде, у подоконника ближнего к выходу окна.
Верховный сел в свое кресло за столом.
— Признаться, я восхищен. Это было блестяще.
— Только не говорите, что не могли сказать то же самое без меня.
— Мог. Вероятно, даже слова выбрал бы похожие. Но слышать такое от собственного босса — одно, а от Бессмертного — совсем другое.
— Да, второе больнее.
— Именно.
— Вам ведь безразлично, говорил ли я искренне или только читал роль.
Лафонтену не было безразлично. Но этот Бессмертный настолько непонятен и многолик…
— С точки зрения достижения нужного результата это в самом деле не имеет значения. Хотя мне больше нравится думать, что вы были искренни.
— Меня увиденное тоже впечатлило, — произнес Митос. — Вы всегда так расправляетесь с теми, кто встает у вас на пути?
«Бывало и хуже», мысленно ответил Верховный, вслух же сказал:
— Только если они не оставляют мне выбора.
— Правильно ли я понял, что получил свое отпущение грехов? — без всякого перехода спросил Митос.
— А вы приходили сюда только ради отпущения грехов? И говорили все то, что говорили, только чтобы угодить мне? Сомневаюсь.
— Вы не станете отрицать, что я сделал именно то, чего вы от меня ждали?
— Нет, конечно.
— Вот и вторая причина. — Митос усмехнулся. — Это был удачный способ извиниться перед вами лично.
Нет, самому себе ответил Верховный, ничего он мне прямо и откровенно не скажет. Я задумал — он сыграл — счет закрыт. А роль он читал или говорил от сердца — думай сам, если больше заняться нечем. Ну что ж, после всего, что в последнее время случилось, это неплохой результат.
— Извинения приняты.
— В таком случае не вижу причин здесь задерживаться.
Митос выпрямился, встал и направился к двери. Времени оставалось в лучшем случае на одну фразу.
— Еще один вопрос, Митос. — Тот остановился. — Зачем вчера к вам приходила Элен Шапиро?
Митос секунду промедлил, потом оглянулся:
— Теперь вы решили испытать судьбу?
— Ничуть. Наблюдение было установлено за ней, а не за вами. К вашему дому никто подойти не посмел. Так зачем она приходила?
— Я обязан вам отвечать?
— Не обязаны. Но подумайте еще вот о чем… Мне так или иначе придется ее вызвать. А от того, сколько и чего я буду знать, зависит, будет это беседа или допрос.
— Допрос, — повторил Старейший и усмехнулся с тоскливым сарказмом. — К чему травмировать допросами несчастную девчонку, которая и так разрывается между верностью своим убеждениям и любовью к отцу? С которого, уж простите за прямоту, за одно это следовало бы спустить шкуру.
— Понятно. Что ж, не смею вас больше задерживать.
Дверь за ним захлопнулась. Лафонтен глубоко вздохнул и потер ладонью лоб. Эта проблема решена, Митос им хлопот больше не доставит. О том, какую услугу он на самом деле оказал Ордену, Верховный счел за лучшее ему не говорить.
Сейчас нужно вернуться в зал, поучаствовать в обсуждении выступления Старейшего. Хотя нет… сначала дождаться Дану.
Дана вернулась через несколько минут.
— Как наш посетитель? — спросил Лафонтен, когда она, войдя, плотно прикрыла дверь кабинета.
— Благополучно покинул территорию, — отозвалась она. — Вы довольны им?
— Вполне. Хотя риск был большой.
— Мягко сказано, — хмыкнула Дана. — Пожалуйста, задержитесь еще ненадолго, месье Антуан.
— Конечно. Я помню.
Она прошла вслед за ним в его комнату. Достала из шкафа аптечку и, разбирая ее, спросила: