— Месье Антуан, а как идет разбирательство?
— Трибунал совещается, — отозвался он, садясь в кресло и расстегивая верхние пуговицы рубашки. — Хотя приговор Джеку Шапиро — вопрос решенный.
Она, держа в одной руке наполненный шприц, подошла и присела рядом с креслом.
— Вы знаете, каким будет этот приговор?
— Смерть, — произнес он, удобнее устраиваясь в кресле и прикрывая глаза.
Дана свободной рукой откинула с его плеча рубашку и очень осторожно, кончиками пальцев, прощупывала его руку выше локтя. Молчала.
— Вас что-то беспокоит, Дана?
— Я… не знаю. — Она подняла голову, отвлекшись от своей работы, и посмотрела ему в глаза. — Просто… вы так легко обо всем этом говорите… Но это же живой человек. Он хочет жить, он нужен кому-то. Я понимаю убийство в бою, когда или ты, или тебя. Но чтобы вот так, росчерком пера..
— Но восстание или заговор — это разве не бой, Дана? Что стало бы со всеми нами, сумей Шапиро исполнить задуманное? А предводитель не смеет требовать снисхождения к себе, когда гибнут люди, которых он вел за собой.
— Да, но… что толку в наказании, которого человек уже не сможет осознать?
— Кто говорит о наказании? Вы правы, как наказание смерть бессмысленна. Но очень хороша как мера превентивной защиты.
— Превентивной защиты? От чего?
— От повторения истории в будущем.
— Что же это за защита? — Дана, вздохнув, вернулась к уколу. — Найдется другой псих. И какая тогда разница?.. Чш-ш… Не вздрагивайте так, пожалуйста.
— Разница в опыте, Дана… Черт, это ваше лекарство — просто жидкий свинец!.. Человек учится на своих ошибках и неудачах. Три года назад справиться с Джеком Шапиро было детской задачей, сейчас мы едва сумели его остановить. Опытным путем проверять, что ему удастся с третьей попытки, я бы не хотел.
— Я не о Шапиро, — сказала Дана, оправляя его одежду и вставая.
Лафонтен поймал ее за руку и удержал:
— Я сказал, что судьба Джека Шапиро предрешена. О Камилле Розье я ничего не говорил. Вы все еще вините себя в том, что он оказался под стражей?
— Не знаю. То есть умом я понимаю, что я тут ни при чем…
— Вот и прислушайтесь к голосу разума. Поверьте, Дана, уж за Камилла Розье вам себя упрекать незачем.
— Я знаю, — кивнула она. — Не обращайте внимания. Просто… наверно, он все-таки запал мне в душу. Ничего, переживу.
Конечно, она переживет, про себя согласился Лафонтен. Но проблем из-за этого мальчишки будет еще предостаточно…
*
Он спустился в зал заседаний. Остановился в дверях, не спеша привлекать к себе внимание и прислушиваясь к бурному спору. Речь Митоса подвигла на откровенность всех, кроме, разве что, Гранта. Тот сидел молча, опустив глаза и мерно постукивая по столу пальцами.
— …не дает ему права читать нам мораль! — заканчивал эмоциональный монолог Карл Брэдфорд. — Не знаю, о чем думает Верховный Координатор…
— Ну так спросите у него, если не знаете, — произнес Лафонтен, входя в зал и направляясь к своему месту за столом. Остановился возле кресла, но не сел. Оглядел притихшее собрание. — Не пойму, чем вы так недовольны, господа. Нет-нет, не нужно больше громких речей и споров! Я их уже слышал достаточно. Вам хотелось знать, зачем мне понадобилось приглашать сюда столь необычного гостя? Извольте, это не тайна. Вы все получили места за этим столом три с половиной года назад. Это не такой большой срок, чтобы забыть, при каких именно обстоятельствах это произошло. Да, прямые контакты с Бессмертными, да еще на уровне высшего руководства, пунктами Устава не предусмотрены. Однако мы сами виноваты в том, что просто следовать Уставу стало невозможно и даже опасно. Тогда, три года назад, стоявшие у руля Ордена были вынуждены допустить на заседание Трибунала другого Бессмертного. Он тоже сказал им многое, к чему следовало бы прислушаться. У них был выбор — признать сложившуюся ситуацию исключительной и принять соответствующее решение, либо продолжать цепляться за традиции и дотошно выполнять Устав. Они предпочли второе. Теперь их правоту подтверждают только могильные камни. Это не трагическое стечение обстоятельств. Это — следствие решений, принятых в ослеплении собственным всеведением и могуществом. Но могущество это не более, чем иллюзия.
Теперь вы. На первом же заседании нового состава Трибунала я просил вас запомнить и никогда не забывать печального примера тех, чьи места вы занимаете. Так вспомните об этом еще раз. Я поставил вас перед таким же зеркалом, в какое пришлось заглянуть им. Что вы предпочтете? Подумать, чем так не по нраву вам пришлось ваше же отражение или просто разбить зеркало и забыть о нем? Второе проще и удобнее. Но это ли вам нужно?
Он замолчал и еще раз оглядел по очереди всех, к кому обращался. Потом закончил:
— Я не сказал ничего нового ни для кого из вас. Послушайте сами себя, и убедитесь… А я, с вашего позволения, вас покину. Сегодняшняя повестка дня обязывает вас принять решение только по одному вопросу.
— Господин Лафонтен, — нарушил общее молчание Деннис Грант, — ваши чрезвычайные полномочия еще не отменены. Вы имеете право участвовать в принятии решения.
— Знаю, — кивнул он. — Но я снимаю свой голос. Сообщите мне, когда решение будет принято.
Он снова покинул зал. Конечно, можно было остаться и послушать обсуждение, но именно сейчас ему этого не хотелось. Напрямую в решения Трибунала он не вмешивался никогда, даже когда имел на это формальное право. Просто не хотел путаницы в границах ответственности… А сейчас у него еще и было другое дело.
*
Джек Шапиро смотрел в окно, присев на край подоконника и прислонившись спиной к оконному откосу. На стук двери он оглянулся, но, увидев посетителя, снова обратил равнодушный взгляд за окно.
— Как вы себя чувствуете, господин Шапиро? — тихо спросил Верховный, сев на стул и поставив трость между колен.
— Лучше, чем вы, — отозвался тот. — Только не надо прикидываться удивленным! Не знаю, куда смотрят и что думают ваши нынешние помощники и советники, но я-то точно не слепой. Что у вас расшалилось на сей раз? Снова сердце? Или…
— «Или».
Шапиро скривился:
— Знай я об этом раньше, мы бы с вами сейчас здесь не сидели.
— Именно поэтому вы ничего и не знали.
— А зачем вы, собственно, сюда пришли? Похвастаться своим здоровьем?
Лафонтен помолчал, потом горько усмехнулся:
— Хочу извиниться за свою несдержанность.
Шапиро уставился было на него с удивлением, но оно быстро угасло:
— О, значит, я покойник. У живых вы прощения не просите.
— Напрасно вы так думаете, — произнес Лафонтен.
— Напрасно? Тогда почему бы вам не извиниться за ваш выпад в мой адрес на суде? — хмыкнул Шапиро. — Признаться, даже зная вас, от такой наглости я растерялся… До какой же степени вы боитесь потерять свое влияние, если осмелились на такую ложь?!
— В чем вы увидели «такую» ложь, господин Шапиро?
— Вы издеваетесь! Вы точно знали, что эксперименты этого чокнутого профессора были почти закончены! И что существуют копии его расчетов, знали тоже! И прилюдно, мне в глаза, заявить, что там все только теория?!
— Среди бумаг, найденных в сейфе вашей подпольной лаборатории, копий расчетов «чокнутого профессора» не было. Там работал десяток наших агентов, они собрали все, до последней записки.
Шапиро замер, соображая. Потом зло скривился:
— Это доказывает только то, что они исчезли прямо оттуда. Значит, среди десятка агентов был кто-то с особым поручением.
— Вам доставляет удовольствие говорить мне гадости, — заметил Верховный.
— Привилегия смертника — говорить правду в глаза.
— В конце концов, вам ничто не мешало оспорить мое заявление.
— И дать вам повод лишний раз смешать меня с грязью? — с усмешкой отозвался Шапиро. — Нет. Пусть все идет, как идет. Вы ведь себе роете яму. Я не против, чтобы она была поглубже.
— Поглубже, говорите, — повторил Верховный. — Я действительно боялся. Но не потерять влияние, как кажется вам. Было кое-что и пострашнее.