— Только на вас, Деннис. Готовность служить и защищать не исчерпывается бездумным выполнением любого приказа.
— Что вы хотите этим сказать?
— А что вы разумели по словами «Даже если не получится»?
— Месье Антуан!
— Деннис, ваша личная жизнь меня не касается, но сейчас не тот случай. И человек, которому случайно попала в руки запись вашего разговора, рассудил так же. Вы же готовы погубить себя ради вздорного мальчишки! Вернее, если на то пошло, погубить себя вместе с ним за его грехи. А вы этих грехов и не знаете толком… Что с вами, Деннис! Какая страсть вас так ослепила?!
— Мои страсти касаются только меня, — сквозь зубы произнес Грант. — Вашу просьбу я, выполню, хотя и не понимаю… Стоп!
Глаза Гранта опасно сузились:
— Ваш разговор с Розье накануне суда. Вы сказали «Ничего интересного», но не сказали «Ничего». Так что дело не только во мне. Есть еще что-то, что касается Розье и вас… Что это? Старые личные счеты? Фамильные распри? Или наоборот, долги? Так кто из нас ослеплен собственными страстями?
Лафонтен покачал головой:
— Простите меня, Деннис.
Грант сжал губы. Помолчал, глядя в сторону. Потом снова поднял взгляд:
— Вы тоже простите меня, месье Антуан. И позвольте мне остаться при своем мнении. Вам не стоило во все это вмешиваться. Больше таких просьб я не приму. Еще раз прошу прощения.
Он коротко поклонился и скрылся за дверью, ведущей на лестничную клетку. Лафонтен проводил его взглядом и ответил, обращаясь к пустому холлу:
— А больше и не нужно.
Впервые за много лет последнее слово в споре осталось не за ним. И, вопреки собственным ожиданиям, он не ощущал это как потерю.
*
Он вышел в тихий прохладный холл клиники и остановился напротив высокого, под потолок, окна. Уже темнело. Он провел здесь почти целый день.
Плановое обследование.
Нет, он не ждал радостных перемен — чудес не бывает. Но и того, что только что услышал, не ожидал. Конечно, последние события стоили ему немало сил и нервов, и это сказалось на его состоянии…
И теперь Роше не давал никаких прогнозов. А потому, как хмурил брови и ерзал в кресле, понятно было, что дело дрянь.
Если непонятно, можно ли рассчитывать на день или на месяц, то на практике это значит, что времени не осталось совсем.
Быстрые шаги простучали по лестнице и короткому коридору. В холл вышла Дана. Она приехала уже под вечер и долго пробыла в кабинете Роше. Получала новые инструкции и, судя по выражению лица, имела возможность оценить ситуацию.
Она подошла и остановилась рядом, глядя снизу вверх большущими потемневшими глазами. Потом спросила тихо:
— Теперь домой?
— Да, — отозвался он. И, тоже не очень уверенно, начал: — Дана, я хотел сказать… То есть предложить. Может быть, вы согласитесь пожить у меня ближайшее время?
Она не удивилась. Как будто ждала такого предложения. Кивнула:
— Да, конечно.
Они вместе вышли на крыльцо. На площадке перед клиникой стояли две машины — его и ее.
— Я понимаю, это звучит странно… Со стороны можно подумать…
— Мне все равно, кто и что может подумать, месье Антуан.
— Да, верно. Я снова забыл, как мало для вас значит чужое мнение. Поедете со мной сейчас?
— Сейчас мне нужно домой. Потом я приеду к вам.
Он ощутил, как теплеет на сердце, но улыбнуться не смог.
— Я буду ждать вас к ужину.
— Хорошо.
Она кивнула, спустилась с крыльца и пошла к своей машине.
Он проводил ее взглядом, постоял еще немного, глядя в густеющие сумерки. Потом медленно, опираясь на трость, направился к своему автомобилю.
========== Глава 14 ==========
— Проходите, мадемуазель Шапиро. Садитесь.
Невысокая стройная девушка в темном костюме вошла и остановилась посреди кабинета, сцепив руки за спиной. На Джека Шапиро она была похожа только глазами и морщинкой возле губ.
— Если это допрос, я предпочту постоять.
Какие они все упрямые! Поначалу.
— Вы едва переступили порог и уже сказали дерзость. Я дал для этого повод?
В ответ — снова тень кривой улыбки:
— Я дочь своего отца.
— Не помню, чтобы выражал в этом сомнения. Сядьте, Элен, или мне тоже придется встать.
Она подошла и села в кресло для посетителей. Спина ее была напряженно прямая, руки Элен крепко сцепила и положила на стол перед собой. Лафонтен молча и неподвижно ждал, когда она поймет, что немедленное нападение здесь ей не грозит.
Вскоре она негромко сказала:
— Извините, я не хотела грубить.
— Не нужно извиняться за то, в чем не чувствуете вины.
Она вздрогнула и сжала губы.
— И я бы не стал называть нашу беседу допросом… хотя несколько вопросов я и буду должен вам задать.
— Я не сделала ничего плохого.
— Я и не утверждаю, будто вы сделали что-то плохое. А какой, к примеру, смысл для вас имеет фраза «я дочь своего отца»?
Она вскинула на него вспыхнувший взгляд — и снова опустила голову. Сказала тихо, без тени прежнего вызова:
— Ах, какая теперь разница. Это же как клеймо несмываемой краской — дочь казненного Отступника. Вот теперь наша фамилия точно опозорена!
— Вы дочь человека, которому хватило смелости до конца отстаивать то, во что он верил, и достойно принять поражение. В этом нет позора, Элен.
Она подняла голову и посмотрела на него недоверчиво:
— Вы в самом деле так думаете? Или просто пытаетесь меня утешить?
Он откинулся на спинку кресла, поставил локти на подлокотники и сцепил пальцы мостиком.
— Я не пытаюсь вас утешить. Но способность отстаивать свое мнение до конца сама по себе достойна уважения. Признаться, я думал, что такая твердость не в характере Джека. Отступись он от своей цели — не пришлось бы доводить дело до крайностей.
— Ну да. — Ее взгляд снова стал холодным. — Не доводить до крайностей… Говорят, вы даже своего сына готовы были отдать под суд из-за чепухи.
— Готов не был, — спокойно ответил он. — Но обстоятельства порой оказываются сильнее нас. К счастью для нас обоих, до этого не дошло.
Она глянула ему в лицо, сдвинув брови как будто в напряженном раздумье. Потом опустила глаза, пряча взгляд.
— Вы пришли сюда говорить, а не молчать, Элен. Если хотите что-то спросить — спрашивайте.
Она медленно покачала головой и, не поднимая глаз, тихо спросила:
— Как умер отец?
— Достойно. Это все, что вам нужно знать и помнить.
— Достойно? — вскинулась она. — Пожалуйста, не обманывайте меня. Я ведь знала его и знала, как он относился к подобным вещам. Он боялся смерти, до слез, до судорог… А вы пытаетесь убедить меня, что ему хватило сил спокойно принять пулю в лоб, да еще перед толпой зрителей? Нет! Он был связан или без сознания?
Если дочери небезразлично, как вел себя ее отец перед смертью, надо ли говорить ей об этом правду?
— Не связан и в полном сознании. Я не обманываю вас, Элен. Поверьте, он был вполне способен справиться со своим страхом.
Отвернувшись, она прикрыла ладонью глаза и глубоко вздохнула:
— Господи… Неужели хоть в этом он оказался лучше, чем о нем думали!
Лафонтен едва не вздрогнул, только сейчас поняв, что мучило эту девушку. У кого в семье нет поводов чего-то стыдиться, тот и другой семье стыд не припишет. Вот и ему такая мысль в голову не пришла.
— Он был вашим отцом, Элен. Помните в первую очередь об этом. И он сделал все, чтобы на вас не пала тень.
Она кивнула, но ничего не сказала.
— Еще вопрос, Элен. Это сейчас самое главное. Что вы думаете делать дальше?
— Не знаю, — отозвалась она с тихим вздохом. — Теперь не знаю… Я всегда думала, что буду Наблюдателем. Почти что с детства, с тех пор, как узнала. Потом погиб Дэвид… Теперь мама хочет, чтобы я выбрала другое занятие. Я спорила с ней, мне казалось важным поддержать семейную традицию. Но что мне возражать ей сейчас?
— А чего хотите вы сами, Элен? Жизнь впереди у вас, и жить будете вы, а не ваша мама. Вы хотите покинуть Орден?
Она покачала головой:
— Нет… Но что за перспектива у меня здесь?