Сорвался же он зря. И сорвался в ответ на верную догадку. Вспомнив еще кое-что, он мысленно дал себе пинка — если и нужно было выплеснуть накопившиеся эмоции, то никак не на Дану. Она ведь чай с травами от бессонницы готовила на двоих!
Закончив вечерний туалет, он вернулся в спальню, сел на кровать и устало огляделся. Как по-хозяйски вписались в обстановку комнаты свидетельства его болезни — столик на колесах, с лекарствами и медицинской утварью, накрытый белой салфеткой, стойка для капельниц. Как метроном, ведущий обратный отсчет. Не остановить, не замедлить…
Нет, так в самом деле можно спятить!
Патрик вышел из ванной, увидел его все еще сидящим на кровати и тут же встревожился:
— Месье Антуан? Вам плохо?
— Нет. Все в порядке. Просто задумался.
— Я позову мадемуазель Дану?
— Да, конечно.
Патрик вышел и прикрыл дверь. Лафонтен лег в постель и укрылся по грудь одеялом. Постарался отогнать мрачные мысли. Извиниться все-таки нужно, но не с таким же выражением на лице. Хороши будут извинения!
Дана пришла быстро. Привычно подтянула к кровати столик, сняла с него салфетку. Как и что она там делает, Лафонтен никогда не смотрел. Достаточно того, что препарат, который назначил ему Роше после приступа, по ощущениям наводил на мысли о расплавленном свинце, и после укола боль проходила долго.
Заговорил, когда очередь дошла до капельницы.
— Дана, вы сердитесь?
— Нет.
— Не сердитесь. Я никогда не сделал бы вам больно, но это происходит помимо воли.
— Я знаю. — Дана, закончив возиться с капельницей, придвинула к кровати стул и села. Повторила: — Я не сержусь.
— Дело ведь не только в Шапиро, Дана… — Почувствовав дурноту, он прерывисто вздохнул и прикрыл глаза. — Голова кружится.
Дана торопливо встала к капельнице. Вскоре звон в ушах утих, дышать стало легче.
— Так лучше?
— Да. Спасибо.
Она снова села. Немного помолчала, потом сказала, хмурясь:
— Все это неправильно. Вы постоянно остаетесь наедине со своей бедой. Ведь, не будь нужды, вы и меня бы не стали звать. В тяжелые моменты человек не должен оставаться в одиночестве!
Он улыбнулся:
— Я не одинок, Дана. У меня есть семья. Сын управляет нашим фамильным бизнесом, в последние два года его присутствие требовалось в Австралии, потому он и переехал туда. Его дети учатся там же… На Рождество обязательно приезжают.
— Но почему они не могут приехать сейчас?
— С чего бы? Им ведь ничего неизвестно.
Это, кажется, ее удивило.
— Почему?
— Лишняя боль, мне и им. Пусть лучше ничего не знают…
Дана немного помолчала.
— Простите, если лезу не в свое дело… Но как вышло, что у вас нет назначенного преемника? Многое было бы проще…
Потому что я плохо держал слово, которое дал сыну, ответил он мысленно. Кандидатов перебирал, а о времени не думал…
— Все мы порой мним себя бессмертными. Думаем, что времени еще полно и обо всем подумать успеется. А оказывается иначе.
— Я помню, что кандидаты были, — осторожно заметила Дана, — но вы отменили распоряжения, потому что у них были рекомендации Шапиро… Если вы настолько не доверяли ему, то как он стал Первым Трибуном?
— Вы задаете хорошие вопросы, Дана.
Она, порозовев, отвела взгляд.
— Если бы я не доверял ему изначально, Трибуном он бы не стал. Ни Первым, ни Вторым, ни Третьим. Но не было подов для столь явного недоверия. Хотя и не скажу, что я был очень доволен таким кандидатом, но тут уж Шапиро не виноват. Вы, наверно, читали в официальной хронике — до того, как Шапиро стал Трибуном, во главе Трибунала стоял Луиджи Монтанелли. Мы с ним проработали вместе семнадцать лет. Он, как и я, числился среди учеников и последователей Марко Верчезе.
— Торквемады, — заметила Дана, улыбнувшись.
— Да, Торквемады, — не сдержал ответной улыбки Лафонтен. — Монтанелли был сущий дьявол. Умный и невероятно проницательный. Он и мне жизни спокойной не давал. Темперамент у него был итальянский, выяснение отношений каждый раз доходило почти до драки, не говоря об угрозах обвинить друг друга в превышении власти… И вот однажды мы с ним узнали, что наши секретари и охранники при каждом таком конфликте заключают пари на то, кто из нас сегодня будет оплачивать счет в ресторане. Монтанелли тогда смеялся до слез. В самом деле, смех и грех!
— Причем тут ресторан? — спросила Дана с заметным интересом.
— Это был наш способ примирения. У Луиджи было одно замечательное качество — он никогда не выносил конфликты за порог офиса. Меня злило, когда в наших спорах он брал верх, я не люблю проигрывать. А его забавляла моя злость… Ну и отдельным удовольствием он считал в качестве последнего штриха заставить похудеть мой бумажник.
— Но вам нравилось работать с ним?
— Так нравилось, что временами хотелось задушить его голыми руками. Он и святого был способен довести до белого каления. Но он был настолько на своем месте!
— Это его место занял Джек Шапиро?
— Ну, не сразу. Он же не с первого дня стал Первым Трибуном. Но в конечном итоге да. — Лафонтен вздохнул. — Действительно достойному человеку нелегко найти замену. Луиджи не слишком заботился о поиске преемника, ему казалось, что время на это еще будет. Он ведь был моложе меня, на четыре года. Но человек предполагает, а Бог располагает…
— Я читала, что он ушел в отставку в девяносто втором году, — напряженно сказала Дана.
— Да, в марте девяносто второго. А через три месяца умер. — Он посмотрел прямо ей в лицо, потом снова отвел взгляд. — Мне обещаны шесть месяцев, хотя и сомневаюсь, что они у меня будут. Но в то, что мне удастся мирно уйти в отставку, я уже не верю. Видимо, я этого счастья не заслужил.
— Что значит «не заслужил»? — Дана встала со стула и присела рядом с кроватью, облокотясь на край. — Простите, я уже не первый раз замечаю, что вы как будто видите какую-то предопределенность, чуть ли не наказание. Почему?
— Нужно ли вам это знать, Дана?
Она покачала головой:
— Я пытаюсь понять… Я читала о Монтанелли, он был далеко не ангелом, но вы считаете его лучше себя. Чем он так хорош?
— Его власть не была оплачена кровью, — ответил Лафонтен. И предостерегающе поднял свободную руку в ответ на изумленный взгляд Даны: — Не нужно. Не хочу обсуждать это сейчас.
— Я тоже не хочу это обсуждать, — шепотом произнесла она. — Но ваш предшественник… Это же было самоубийство! При чем здесь вы и ваша карьера?
— Не было никакого самоубийства.
Стало очень тихо. Потом Дана осторожно перевела дыхание:
— Простите, мне не следовало заводить об этом речь.
— Я знаю, — усмехнулся он. — Вам просто хотелось убедить меня, что я к себе несправедлив… Больше не пытайтесь этого делать, Дана.
— Да, я понимаю. — Она выпрямилась и поднялась на ноги. — Может быть, вам что-нибудь почитать?
— Нет. Спасибо. Идите отдыхать.
Она вздрогнула:
— Что?.. Вы прогоняете меня? — и снова поспешно присела рядом с кроватью. — Но… я не хотела вас обидеть!..
— Вы меня не обидели, — успокаивающе улыбнулся он. — Я просто хочу побыть один… Мне это не повредит. Предупредите Катрин. А вам не помешает отдохнуть, в том числе и от меня. Я уже дважды огорчил вас сегодня.
— Хорошо. — Она встала, еще раз проверила капельницу. — Спокойной ночи, месье Антуан.
— Спокойной ночи. Не тревожьтесь, все в порядке.
Он проводил ее взглядом. Едва дверь за ней закрылась, он убрал с лица улыбку и подумал, что солгал, сказав, будто хочет остаться один. Больше всего ему хотелось видеть ее рядом, говорить с ней, слышать голос! Но он уже и так наговорил лишнего..
*
Джозефу Доусону прием назначили на десять утра, и ровно в десять он переступил порог кабинета Верховного Координатора.