Стрелки на часах между тем двигались дальше. В четверть двенадцатого Дана привычно напомнила про лекарства и укол. Без десяти двенадцать он вернулся в кабинет, но садиться за стол не стал, ушел к приоткрытому окну и достал портсигар.
Сколько времени понадобилось Гранту, чтобы утихомирить Ченга и самому решить, что делать дальше? Может быть, не стоило позволять что-то решать у себя за спиной?
А еще нужно время, чтобы собрать Трибунал. Кто из сменных заседателей сейчас в Париже и окрестностях? Из европейцев — Доусон, Вайс и Брэдфорд. Трое. Четвертым будет сам Ченг, пятое место тоже достается азиатской группе. Либо Марико Тагава, либо Ранджит Кумар. У Ченга будет сильная поддержка, и мнения европейцев тоже неизвестно как повернутся — им придется заново все оценивать и продумывать.
Строго с позиции Устава все обстоит так, как озвучила на совещании Марико. Выброшенная в камин куча бумаги — это два нарушенных пункта присяги Гроссмейстера: превышение полномочий и сокрытие важной информации при решении вопроса жизни и смерти. Одно усугубляет другое… Кто-то вслед за Ченгом увидит в этом решении верх эгоизма и самомнения, кто-то усмотрит благородное самопожертвование. Но никто не назовет тем, чем оно является на самом деле, — ловким гамбитом, где малой жертвой покупается очень многое.
Думая обо всем этом сейчас, он чувствовал странную раздвоенность — одна часть его сознания холодно взвешивала возможности и просчитывала варианты, другой же лучше было воли не давать. Потому что в ней жил страх.
Нельзя давать управлять собой страху.
Вторую сигарету он доставать не стал, просто стоял у окна, вдыхая холодный влажный воздух и глядя на дальнюю кромку леса. Потом закрыл окно.
Дверь кабинета открылась и закрылась снова. Без стука. Лафонтен оглянулся и увидел у дверей Денниса Гранта.
— Я думал, вы придете не один, — заметил он, повернувшись и скрестив на груди руки.
— Я не один, — тихо отозвался Грант. — Все зашло слишком далеко, месье Антуан. Если бы я знал раньше, удалось бы что-то сделать… Я был бы вашим союзником. Но вы решили так, как решили, и мне не остается ничего, кроме как следовать Уставу.
— Не помню, чтобы я ждал от вас чего-то еще.
— Было бы лучше, если бы ждали, — пробормотал Грант. Потом оглянулся и открыл дверь, впуская в кабинет остальных двоих Трибунов и шефа Службы безопасности.
Если Акира Йоши являл собой образец непробиваемого спокойствия, то по лицу Филиппа Морена ясно было, что поддержку Ченг получит не только от представителей азиатской группы.
Грант, снова повернувшись к Лафонтену, перешел на протокольный английский язык:
— Господин Верховный Координатор, Вам предъявляется обвинение в нарушении присяги и превышении власти. До вынесения Трибуналом вердикта Ваши полномочия приостановлены. Прошу Вас сдать оружие. Вы арестованы.
Лафонтен мог сколько угодно убеждать себя, что готов к такому повороту событий, но последние слова Гранта заставили его застыть на месте, не дыша.
Нелепость, невероятная, чудовищная нелепость! И так легко просто расхохотаться в ответ и послать ко всем чертям Трибунал вместе с его вердиктами…
Первый Трибун ждал ответа, не сводя взгляда с его лица, и смысл этого взгляда был ясен до неприличия: «Ты обещал уступить».
— Господин Молери, — произнес Верховный.
Тот подобрался, как перед прыжком.
— Я не имею обыкновения носить оружие в офисе. Мой пистолет в верхнем ящике стола, вы можете взять его сами. Что еще?
Последний вопрос он задал Гранту. Тот вздохнул:
— Ничего. Только запрет на пользование средствами связи.
Верховный, не дожидаясь напоминаний, достал и положил на подоконник мобильный телефон.
— Трибунал соберется через полчаса, — придерживаясь официального тона, произнес Грант. — Вы желаете присутствовать на заседании?
— Нет, — качнул головой Лафонтен. — К тому, что сказано в моем заявлении, я ничего прибавить не смогу.
— Хорошо. — Грант, оглянувшись, кивнул Молери.
Глядя, как один за другим отключаются телефоны на его столе, Лафонтен обнаружил, что ничего не чувствует — теперь, когда едва ли не худший в его жизни кошмар начал сбываться наяву.
Грант повернулся к застывшей у порога Дане:
— Мисс Ферье, вы свободны.
Она в смятении метнулась взглядом к Лафонтену:
— Но… как же…
— Идите, Дана, — кивнул Верховный. — В вашем присутствии нет необходимости.
Она молча опустила глаза и скрылась за дверью. Грант снова повернулся к Лафонтену.
— Господин Лафонтен, условия ареста не предполагают пребывания в рабочем кабинете. Прошу вас до вызова находиться в своей комнате. Охрана будет в приемной, дверь в кабинет останется открытой. Если вам что-то понадобится — сообщите.
— Комната будет прослушиваться?
— Нет, — уронил Грант.
Он покинул кабинет первым, за ним остальные. Молери, выйдя последним, негромко сказал что-то оставшимся в приемной охранникам.
Они вошли в кабинет, едва приемная опустела. Один остался у входа, второй прошел к двери в личную комнату Верховного, открыл ее и отступил в сторону. Со всем почтением, но недвусмысленно требуя выполнить приказ Первого Трибуна.
Лафонтен глянул на свой рабочий стол и отвернулся. Прошел в комнату, превратившуюся из места отдыха в тюрьму, дождался, пока дверь захлопнется у него за спиной. Потом сел на диван и, поставив локти на колени, опустил голову и уткнулся лбом в сжатые руки.
Круг замкнулся. Он заперт в своем кабинете, один, без связи с внешним миром. Все, что он может сейчас — это сидеть и ждать решения своей судьбы. От дикой иронии происходящего его начал разбирать смех. Он судорожно вздохнул и проглотил начинавшуюся истерику. Этого еще не хватало!
Он поднялся, приоткрыл окно и достал из кармана портсигар. Еще ничего не решено, и мнение Гранта на его стороне.
Было на его стороне.
Снова вспомнилось, как Грант смотрел на него.
«Или мы тоже уже не заслуживаем доверия?»
В самом деле, почему он решил, что никто больше не способен правильно оценить угрозу? Снова взял на себя больше, чем следовало?
Гордыня — смертный грех…
Погасив окурок нервным жестом, он вернулся к дивану и снова сел. В гордыне или нет, свой выбор он сделал, предпочтя путь, на котором видел менее всего возможных бед. И заранее согласился с тем, что лично для него этот выбор будет иметь последствия. Теперь оставалось только ждать.
…Ощутив легкий голод, Лафонтен глянул на часы — и вздрогнул. За размышлениями о грехе и воздаянии он забыл кое о чем, куда более близком к реальности.
Был час пополудни. Трибунал только начал работу, быстро такие дела не решаются, а значит, ему придется провести взаперти еще не один час. И ему нужен будет укол.
Внутривенную инъекцию он сам сделать не сумеет.
Худшего момента, чтобы раскрыть свою тайну, не найти. Конечно, тогда не будет никаких процессов и вердиктов. Его оставят в покое, чтобы дать спокойно умереть. И все, чему он отдал последние месяцы жизни, спишут на причуды больного старика и благополучно забудут.
При мысли о таком завершении и дела, и собственной карьеры его замутило. Так окончательно его усилия не перечеркнет даже смерть.
Спокойно, приказал он себе, откидываясь на подушки и высокую спинку дивана и прикрывая глаза. Только спокойно. У тебя все получится. Нужно сосредоточиться. Справиться можно с любым страхом. Только спокойно…
*
Усталость и волнение сделали свое дело — он очнулся, только услышав стук двери. Попытался было приподняться, но, рассмотрев вошедшего, облегченно вздохнул.
— Дана? Что вы здесь делаете?
Она улыбнулась, как ни в чем не бывало, и поставила на край стола накрытый салфеткой поднос:
— Принесла вам обед. Как вы себя чувствуете?
— Бывало лучше. — Он выпрямился и провел ладонью по лбу и глазам.
— Не вставайте, — остановила его Дана, быстро разбирая аптечку. — Нужно сделать инъекцию, пока есть время.